Тут он снова пожал плечами.
– У меня и в мыслях нет обосновываться в Третарфе, – сказал он. – Элис может там жить, если ей так хочется. Ну а я, что ж, война сделала меня вечным скитальцем.
Он, насвистывая, направился к окну. Последствия войны, наследие нашего в ней поражения: распадается еще один супружеский союз…
Следующим приехал Банни Гренвил. Банни в семнадцать лет был уже на голову выше своего кузена Дика и пошире его в плечах. Банни со вздернутым носом и с веснушками. Банни с серьезными пытливыми глазами и с картой побережья под мышкой.
– Где тут дюны? Где места высадки? Нет, я не хочу освежиться. У меня есть работа. Хочу ознакомиться с местностью.
И он, как охотничья собака по следу, отправился к Гриббенскому холму – еще один подающий надежды солдат, как и его брат Джек.
– Видишь, – цинично заявил Дик, не сводя с меня своих черных глаз, – все мужчины Гренвилы, кроме меня, от рождения чуют запах крови. Ты ведь презираешь меня за то, что я не пошел с ним?
– Нет, Дик, – сказала я мягко.
– Ну, придет время – и ты станешь презирать. Банни завоюет твое расположение, как это уже произошло с отцом. Банни наделен мужеством. У Банни есть сильная воля. А у бедняги Дика нет ничего. Он годится лишь на то, чтобы рисовать, как какая-нибудь женщина.
Он откинулся на кушетку, уставившись в потолок. И с этим в нем, подумала я, тоже необходимо бороться. Демон ревности подрывает его силы. Желание отличиться, желание блеснуть перед своим отцом. Тем самым отцом, которого, если верить его словам, он ненавидит.
Третьим прибыл мистер Амброз Манатон – давно знакомое мне имя, поскольку Харрисы на протяжении нескольких поколений вели тяжбу с Манатонами из-за имения Трекаррел. В чем там было дело, я затрудняюсь сказать, но знаю, что отец никогда не разговаривал ни с одним из них. Был один Амброз Манатон, который встал на сторону парламента до военных событий в Лонстоне. Вновь прибывший приходился ему сыном. Думаю, что он был на несколько лет старше Питера Кортни – на вид ему можно было дать тридцать четыре года. Вкрадчивый и обходительный, он не был лишен некоторого обаяния. Он не носил парик, и светлые волосы спускались ему до плеч. Решив, что мне лучше сразу поговорить с ним и таким образом покончить с этим вопросом навсегда, я, как только мы встретились, сразу заговорила о семейном споре.
– На протяжении нескольких поколений наши семьи вели между собой войну. Это как-то связано с имением. Я – младшая дочь, и вам у меня ничто не грозит. У меня нет к вам никаких имущественных претензий.
– Я не мог бы отказать столь прелестному адвокату, – ответил он.
Я в задумчивости разглядывала его, пока он целовал мне руку. Слишком скор на комплименты, слишком легок на улыбку. Интересно, какова в точности была его роль в этой операции? Никогда раньше я не слышала о нем как о воине. Деньги?.. Имение?.. Не эти ли земли в Трекарреле и в Саутхилле, которые не сумел отсудить мой отец? Ричард, вне всякого сомнения, определил стоимость операции. Роялистское восстание нельзя было проводить без денег. Значит ли это, что Амброз Манатон отвечает за казну? Я задавалась вопросом, что же побудило его поставить на карту собственную жизнь и состояние? И мгновенье спустя он сам дал мне ключ к разгадке.
– Миссис Денис еще не приехала?
– Нет. Вы хорошо ее знаете?
– Так случилось, что мы оказались близкими соседями в Северном Корнуолле и в Северном Девоне.
Непринужденный тон, доверительная улыбка. Ах, Ричард, мой не очень-то щепетильный возлюбленный. Значит, Гартред была приманкой, чтобы поймать тигра.
Что же, черт возьми, происходило в Бидефорде на протяжении этих долгих зимних месяцев? Могу себе представить, если Гартред выступала в роли хозяйки дома. Ну ладно, зато теперь, в Менебилли, хозяйкой была я. И соломенные тюфяки в комнатах наверху покажутся после пуховых перин Орли-Корта еще тверже.
– Если я правильно понимаю, мой брат, генерал Харрис, выступает как управляющий имением миссис Денис?
– Да, что-то в этом роде, – сказал Амброз Манатон.
Он внимательно изучал носок своего сапога, и его тон был наигранно небрежен.
– Вы виделись с братом в последнее время? – спросил он.
– После падения Пендинниса я с ним не виделась, а ведь прошло уже два года.
– Вы заметите в нем перемены. У него сдают нервы. Несомненно, это сказывается осада.
Робин никогда не отличался нервозностью. Робин отправлялся в бой с соколом на рукавице. Если Робин изменился, то отнюдь не по вине пятимесячной осады.
Они прибыли вместе незадолго до того, как стемнело. Я одна встретила их в галерее. В правление парламента Гартред жилось весьма легко. Она, по-моему, слегка раздалась в плечах и в груди, но это ей очень шло. К тому же, искушая судьбу, она позволила природе сурово обойтись со своими волосами, которые теперь уже не отливали золотом, а поблескивали серебром, и от этого она выглядела более очаровательной и хрупкой.
Войдя в комнату, она бросила свой плащ Робину, сказав этим первым небрежным жестом все, что хотелось мне узнать об их отношениях. В один миг годы откатились назад. Передо мной была двадцатилетняя новобрачная, уже подуставшая от Кита, этого раба и крепостного, которому не хватало силы воли, чтобы играть роль господина…
Точно так же, когда-то, стоял рядом с ней Кит – с той же собачьей преданностью и обожанием во взгляде.
Но Амброз Манатон оказался прав. В глазах Робина читалось не одно лишь обожание. В них отражались и напряжение, и сомнение, и тревога. А отяжелевший подбородок и одутловатые щеки выдавали пьяницу. Поражение в войне и роман с Гартред тяжело сказались на моем брате.
– Похоже, мы с тобой обречены встречаться в моменты больших потрясений, – сказала я Гартред. – Ты по-прежнему играешь в пикет?
Я заметила, как Робин озадаченно переводит взгляд с одной на другую, но Гартред, стягивая кружевные перчатки, улыбнулась.
– Пикет нынче не в моде, – ответила она. – Последнее модное увлечение – игра в кости, но с тех пор, как все азартные игры запрещены парламентом, следует заниматься этим делом тайком.
– Тогда можешь на меня не рассчитывать, – сказала я. – Тебе придется играть с Робином или Амброзом Манатоном.
Она метнула на меня быстрый взгляд, но я сделала вид, что не заметила этого.
– По крайней мере мне остается одно утешение, – сказала она. – Это сознание того, что хоть раз в жизни мы не играем друг против друга. Ведь мы все здесь партнеры, побеждающая сторона?
– Мы? – переспросила я. Всего лишь четыре года назад она приезжала сюда как шпионка лорда Робартса.
– Если ты сомневаешься в моих верноподданнических чувствах, – сказала Гартред, – тебе следует сказать об этом Ричарду, когда он приедет. Но сейчас, пожалуй, уже поздно отступать. Я посвящена во все секреты.
