Стояла суровая, жуткая тишина. Штурмовой отряд казался в сгущавшейся темноте смутными фигурами, потому что солдаты вымазали себе лица черной краской, чтобы стать менее заметными, и я ничего не могла различить, кроме светящихся белков да обнажавшихся в улыбке белых зубов.
Они сняли из-за ночной атаки нагрудники, а в руках у них были копья с острыми стальными наконечниками. Слегка коснувшись одного из них, я вздрогнула.
На последнем посту, который мы посетили, часовые оказались не столь проворными, как в других местах, и окликнули нас не сразу. Я слышала, как Ричард сделал резкое замечание дежурившему молодому офицеру. К нам подошел полковник пехотного батальона, в чьем командовании находился пост, чтобы извиниться перед Ричардом лично, и я узнала в нем своего бывшего поклонника Эдварда Чампернауна, шурина Джо. Он довольно церемонно поклонился мне, затем повернулся к Ричарду. Я услышала, как он, запинаясь, пробормотал какие-то извинения, затем оба отошли на небольшое расстояние. Вернулся Ричард молчаливым, мы повернули назад, к моей повозке и эскорту, и я поняла, что осмотр закончен.
– Тебе придется вернуться в Радфорд одной, – сказал он. – Я дам тебе сопровождающих. Это не будет опасно.
– А как грядущее сражение? – спросила я. – Ты веришь в успех?
Он долго молчал, прежде чем ответить.
– Да. Да, надеюсь. План хорош, да и люди – лучше не сыщешь. Вот если бы только мои заместители были понадежнее. – Он кивнул в сторону поста, на котором мы только что были. – Что до твоего бывшего воздыхателя Эдварда Чампернауна, то мне порой кажется, что уж лучше бы ему командовать утиной стаей. У него еще бывают проблески ума, когда он прилипает своим носищем к карте, будучи в десяти милях от неприятеля, но дай ему задание в поле, когда до неприятеля сотня ярдов, и он тут же теряется.
– Ты не можешь его кем-нибудь заменить? – поинтересовалась я.
– Не в такое время. Мне теперь придется рискнуть с ним.
Он поцеловал мне руку и улыбнулся. Лишь когда он развернулся и скрылся из глаз, я вспомнила, что так и не спросила у него, не потому ли он не стал возвращаться со мной в Радфорд, что решил сам повести людей на штурм.
Повозка медленно тряслась по дороге, что вела к дому моего брата, мужество покинуло меня.
Атака началась на следующее утро незадолго до рассвета. Первое, что услышали мы у себя в Радфорде, был отзвук пушечной стрельбы на другой стороне Каттуотера – нам трудно было понять, велся ли огонь из самой крепости или с наружных укреплений, – но около полудня до нас дошла весть о том, что три из четырех фортов захвачены и удерживаются королевской армией, а штурмом самого ужасного из фортов, Модлина, руководил лично сам генерал. Пушки развернули, и осажденные в Плимуте впервые изведали на себе огонь своих собственных батарей, который теперь велся по стенам города. Из моего окна ничего не было видно, одно лишь облако дыма, повисшее в небе подобно занавесу, да временами, поскольку ветер дул с севера, мне казалось, я слышу отдаленные крики осажденных в крепости.
Когда до наступления сумерек оставалось три часа, пришли недобрые вести. Мятежники контратаковали и отбили два форта. Судьба Плимута теперь зависела от того, удастся ли мятежникам вернуть утерянные ими позиции и выбить роялистов с небольшого плацдарма, а главное – из форта Модлин. Я смотрела на заходившее солнце, как делала это днем раньше, и думала обо всех тех – и мятежниках, и роялистах, – кто поплатился своими жизнями в эти двадцать четыре часа. В половине шестого мы собрались в гостиной на обед; во главе стола, по своему обыкновению, сидел мой брат Джо, по правую руку от него – Филиппа, а слева – его юный сын Джон, совсем маленьким лишившийся матери. Мы ели молча, никому из нас не хватало духу вести разговор, когда в каких-то милях от нас висела на волоске судьба сражения. Мы почти покончили с обедом, когда внезапно нашим взорам предстал мой брат Перси, отправившийся до этого в сторону Плимута за новостями.
– Победа сегодня осталась за мятежниками, – сообщил он хмуро. – Они выбили Гренвила, который потерял триста человек, атаковали форт со всех сторон и в конце концов меньше часа назад захватили его. По-видимому, прикрывавшим Гренвила отрядам, которые должны были прийти ему на подмогу и склонить чашу весов к успеху, не удалось пробиться к нему. Ужасный промах с чьей-то стороны.
– Вне всякого сомнения, это вина самого генерала, – холодно заметил Джо. – Он чересчур доверился другим.
– Они там, в Тавистоке, говорят, Гренвил стрелял в отвечавшего за это офицера, поскольку он не выполнил приказ, – сказал Перси, – и теперь тот лежит в палатке с пулей в голове. Они не говорили мне, кто он, но мы все равно знаем об этом.
У меня не выходили из головы те триста человек, что лежали сейчас, обратив свои лица к звездам, меня переполняли отвращение к войне, ненависть к пушкам, пикам, крови, к боевым призывам. Бравые парни, которые улыбались мне накануне вечером, такие сильные, такие молодые и уверенные в себе, были теперь кормом для чаек, что устремлялись вниз и ныряли в Зунд, и это Ричард, мой Ричард, повел их на смерть. Я не могла его осуждать. Бросая их на штурм, он лишь исполнял свой долг. Он был солдатом…
Когда я отвернулась, чтобы позвать слугу и велеть ему отвезти мое кресло в комнату, вошел молодой секретарь, служивший у моего старшего брата в девонской комиссии. Он был очень взволнован и попросил брата уделить ему время для беседы.
– В чем дело? – коротко спросил Джо. – Здесь нет посторонних, только члены моей семьи.
– Полковник Чампернаун лежит в Эгг-Баклэнде смертельно раненный, – заговорил секретарь. – И пострадал он не в сражении, а от пули самого генерала, когда вернулся в штаб.
Наступила полная тишина. Джо, побелевший и напрягшийся, поднялся со стула, и я увидела, как он развернулся и посмотрел на меня; то же самое сделал и мой брат Перси. Меня озарила догадка, я поняла, что они подумали. Эдвард Чампернаун, который приходился Джо шурином, семнадцать лет назад был претендентом на мою руку, и оба они – и Джо, и мой брат Перси – в этой ужасной ссоре после жаркого боя увидели не столкновение двух военных, а некую стычку частного порядка, вызванную ревностью, – этакое сведение счетов.
– Это, – медленно проговорил мой старший брат, – начало конца Ричарда Гренвила.
Его слова резанули мой слух холодом стали, и, поспешно окликнув слугу, я велела ему отвезти меня в мою комнату.
На следующий день я уехала в Матеркомб к своей сестре Сесилии, поскольку мне не представлялось возможным и дальше оставаться под крышей дома брата. Вендетта началась.
Мой старший брат, имея у себя за спиной внушительное семейство Чампернаунов и поддержку влиятельных семейств графства Девон и большей части членов комиссии, настаивал на смещении сэра Ричарда Гренвила с его должности шерифа и командующего королевскими частями на западе. Ричард ответил ему тем, что выставил Джо из Радфорда, дабы использовать дом и поместье как плацдарм для нового штурма Плимута.
Мы с Поллексефенами были отрезаны снегами в Матеркомбе, и я почти ничего не знала о том, что происходит, а Сесилия с превосходным тактом и деликатностью избегала этой темы. Сама же я не получила от Ричарда ни одной весточки с того самого вечера, как простилась с ним перед сражением, и теперь, когда он ввязался в бой как с недругами, так и с бывшими друзьями, я подумала, что мне лучше хранить молчание. Ему было известно мое местонахождение, поскольку я написала ему об этом, так что он мог ко мне приехать, если бы захотел. В конце марта началась оттепель, и мы получили первые за многие недели вести из внешнего мира.
