Слово «победа» звучало глухо – ведь наш враг лорд Робартс распоряжался в Плимуте, который по-прежнему упорно защищался, – и недальновидно и глупо было думать, будто война закончилась только потому, что Корнуолл теперь освобожден. На второй день после нашего освобождения, когда все отправились в Боконнок, чтобы проститься с его величеством, со двора донесся скрип колес и шум приготовления к отъезду, затем я услышала, как повозка со стуком покатилась по булыжнику и пропала в парке. В тот момент я была слишком усталой, чтобы пускаться в расспросы, но позже, уже днем, когда ко мне пришла Мэтти, я спросила у нее, кто был тот человек, что столь неприметным образом покинул Менебилли.
– Кому ж это быть, как не миссис Денис, – ответила Мэтти.
Так что Гартред, как истинный игрок, сочла лучшим смириться со своими потерями и покинуть нас.
Мэтти, отжимавшая в данный момент тряпочку, чтобы вымыть мне спину, фыркнула:
– У нее как будто бы нашелся знакомый среди сторонников короля, он приехал сюда вечером вместе с мистером Рашли. Некто мистер Амброз Манатон. Он-то и выделил ей сегодня эскорт.
Я невольно улыбнулась. Какую бы сильную ненависть ни вызывала у меня Гартред, я должна была склонить голову перед ее умением держаться на плаву при любых обстоятельствах.
– Она видела Дика перед отъездом? – спросила я.
– Еще бы, – сказала Мэтти. – Он подошел к ней за завтраком и поздоровался. Она уставилась на него, не веря своим глазам, – я за ней наблюдала. Затем она спросила у него: «Ты прибыл утром с пехотой?» А он, постреленок, усмехнулся и ответил: «Я был здесь все это время».
– Неосторожный мальчишка, – заволновалась я. – Что она ему на это сказала?
– Она, мисс Онор, ответила не сразу. Она улыбнулась – а вы знаете, как она это делает, – и сказала: «Мне следовало догадаться об этом. Можешь сказать своей тюремщице, что ты не стоишь и одного серебряного слитка».
– И это все?
– Все. Вскоре она уехала. Она никогда не вернется в Менебилли.
И Мэтти принялась тереть мою спину сильными, столь хорошо знакомыми мне руками. Но Мэтти заблуждалась, ибо Гартред снова вернулась в Менебилли, как вы скоро об этом узнаете, и человек, который привез ее, был мой собственный брат. Но я забегаю вперед, поскольку у нас на дворе еще сентябрь 1644 года.
В первую неделю, пока мы набирались сил, мой зять со своим управляющим взялись за работу, чтобы выяснить, во что обойдется восстановление дома и поместья, которым был нанесен большой урон. Цифра выходила колоссальная, значительно превышавшая наши средства. Я и сейчас вижу, как он сидит в углу галереи, склонившись над большой расходной книгой, где каждое пенни, которое он потерял, было тщательно сосчитано и вынесено на поля. Да, потребуются месяцы, даже годы, чтобы восстановить дом и привести имение в его изначальное состояние. Пока продолжается война, о восстановительных работах не может быть и речи. Ну а после войны, как говорили пострадавшим, Корона позаботится о том, чтобы возместить ущерб. Но, думается мне, Джонатан знал цену подобным обещаниям и, как и я, считал, что празднества на западе были преждевременны. В один прекрасный день мятежники могут вернуться, и в этот раз чаша весов склонится в другую сторону.
А покамест все, что можно было сделать, так это спасти то, что осталось от урожая, – одно поле в четырнадцать акров, которое не тронули мятежники, но которому весьма досталось от дождя.
Так как дом Джонатана Рашли в Фое был разорен столь же ужасно, что и Менебилли, то и его семья осталась без крыши над головой, и мы приняли решение разделиться. Солы отправились к своему брату в Пенрайс, а Спарки – к другим родственникам в Тависток. Сами же Рашли с детьми, пока не будет починено крыло Менебилли, нашли временное пристанище у ближайших соседей. Я собиралась вернуться в Ланрест, когда с тяжелым сердцем узнала, что этот дом постигла еще более ужасная участь, чем Менебилли: его разрушили так, что не было никакой надежды когда-нибудь его восстановить.
Мне не оставалось ничего другого, как искать пристанища у своего брата Джо в Радфорде, поскольку хотя сам Плимут и удерживался парламентом, но окрестные земли находились в руках роялистов, и сдача гарнизона и порта была – если послушать наших оптимистов – вопросом самое большее трех месяцев.
Будь у меня возможность выбора, я бы предпочла жить одна в какой-нибудь пустой комнате в Менебилли, чем искать приюта в Радфорде у чопорных домочадцев моего брата, но – увы! За эти несколько летних месяцев я стала одной из большого числа несчастных, лишившихся крова, и, превратившись в странницу, скитавшуюся по дорогам войны, должна была подавить свое самолюбие и быть благодарной за гостеприимство, от кого бы оно ни исходило.
Я могла бы отправиться к своей сестре Сесилии в Матеркомб или к сестре Бриджет в Голбертон – они обе были куда более приятным обществом, чем мой брат Джо, который из-за своего официального положения в графстве Девон сделался каким-то холодным и спесивым, – но я выбрала Радфорд по той причине, что он находился рядом с Плимутом, а Ричард, в который уже раз, был назначен руководить осадой города. Бог знает, как могла я надеяться на то, что увижусь с ним, но я глубоко запуталась в сетях, которые сама же себе и уготовила, и ожидание весточки от него или краткого часового свидания с ним стало единственной целью моего существования.
– Почему бы тебе не поехать со мной в Баклэнд? – умолял меня Дик, поскольку за ним прислали его домашнего учителя Герберта Ашли, чтобы он забрал его домой. – Я был бы счастлив в Баклэнде, несмотря даже на присутствие отца, если бы ты тоже поехала и оставалась между мной и им.
– У твоего отца, – ответила я ему, – и без того хватает хлопот, чтобы еще заботиться о калеке.
– Ты не калека, – страстно заверил меня мальчик. – Ты просто слаба на ноги и поэтому должна сидеть, прикованная к своему креслу. Если бы ты поехала со мной в Баклэнд, я бы заботился о тебе, ухаживал за тобой вместе с Мэтти.
Я улыбнулась и провела рукой по его темным локонам.
– Ты будешь навещать меня в Радфорде, – сказала я, – и рассказывать о своих уроках: как ты фехтуешь, как танцуешь, как продвигается твой французский.
– Вот если бы я жил с тобой в одном доме! А так это будет совсем не то. Можно мне кое в чем признаться? Из тех, кого я знаю, я больше всего люблю тебя – сразу же после моей матери.
Что ж, это было достижением – вновь оказаться второй после Мэри Говард. На следующий день он отправился в путь со своим учителем. В парке он обернулся и помахал мне рукой, а когда скрылся из глаз, я расплакалась бесполезными и сентиментальными слезами.
«Что могло бы быть», «что было бы». Это самые грустные фразы в нашем языке. И снова ко мне возвращались, переплетаясь между собой, фантазии: малыш, который так никогда у меня и не родился, муж, которого у меня никогда не было. Болезненные видения старой девы, как сказала бы Гартред.
Да, мне было тридцать четыре года, и я была старой девой и калекой, но шестнадцать лет назад были у меня мгновения, которые по-прежнему со мной – живые и нескончаемые, и, клянусь Богом, я была куда счастливее со своим единственным возлюбленным, чем Гартред со своими двадцатью.
