Я взглянула на Фрэнка Пенроуза: совершенно обезумевший, он таращил глаза на лорда Робартса, как насмерть перепуганный заяц, и облизывал пересохшие губы.
Я ничего не ответила, ожидая, что еще скажет лорд Робартс.
– Вы, кажется, до сегодняшнего дня держали у себя сына этого шельмы Гренвила, – проговорил он, буравя меня взглядом, – а также его учителя. Они должны были отплыть в Сент-Мос несколько часов назад. Вы – крестная мальчика и присматривали за ним, если я правильно понял. Где они сейчас?
– Где-то в море, в стороне Додмэна, – ответила я.
– Я узнал, что при отплытии в Полкеррис молодого человека не смогли найти на борту судна, а присутствующий здесь Пенроуз и Джон Рашли отправились на его поиски. Моим людям не удалось пока обнаружить ни Рашли, ни мальчика. Что с ними стало?
– Не имею ни малейшего понятия, – покачала я головой, – хотела бы надеяться, что они на борту.
– Вы должны знать, – сухо проговорил он, – что за голову шельмы Гренвила назначено вознаграждение и что предоставление убежища ему или члену его семьи будет рассматриваться парламентом как акт государственной измены. Граф Эссекс отдал мне на сей счет строгие распоряжения.
– В таком случае, – парировала я, – вам следовало бы бросить за решетку госпожу Денис. Она сестра сэра Ричарда, как вам, должно быть, хорошо известно.
Этим я поставила его в тупик. Медленно приходя в себя, он раздраженно ударил кулаком по столу.
– Госпожа Денис, насколько я знаю, не поддерживает дружеских отношений с братом, – сухо проговорил он. – А ее муж, господин Энтони Денис, был известен как искренний сторонник парламента и противник Карла Стюарта. Что вы еще можете сообщить о вашем крестнике?
– Ничего, кроме того, что у меня есть все основания думать, что он на борту судна, которое должно сейчас находиться на полпути к Сент-Мосу.
Он повернулся ко мне спиной и вышел из комнаты. Бедняга Пенроуз поплелся вслед за ним, с трудом переставляя ноги, а я облегченно вздохнула, ибо поняла, что никто в Менебилли не знает о местонахождении Дика. Мой рассказ был достаточно правдоподобен: Дик и Джон вполне могли к этому времени отойти от берега миль на десять. Ни одна душа не подозревала о существовании тайника. Лангдон, управляющий, отправился вместе с моим зятем в Лонстон. Это было огромное преимущество, исключавшее любую измену. Оставалось только решить одну проблему: как доставлять еду и питье для двух беглецов, которых я сама сделала пленниками, как их успокоить? Терзали меня и сомнения другого рода – когда я вспоминала слова зятя: «От нехватки воздуха он вскоре терял сознание и становился управляемым». Дядюшка Джон, задыхающийся в чулане под контрфорсом. Поступал ли воздух из туннеля в чулан и в каком количестве? Сколько часов осталось им жить?
Второй раз за день мой лоб покрылся потом, непроизвольно я вытерла его рукой. Я чувствовала себя побежденной. Положение казалось безвыходным. Шум за стеной, плач детей свидетельствовали о том, что Джоан с детьми заняла мою бывшую комнату. Вскоре она зашла ко мне, держа на руках хныкавшую малютку Мэри, а маленький Джонатан цеплялся за ее платье.
– Зачем ты переехала, дорогая Онор? В этом не было нужды. – Так же как и Мэтти, она с любопытством огляделась вокруг. – Здесь слишком просто и пусто. Ничего особенного, никаких ценностей. Может, это и к лучшему, а то эти скоты все равно бы все унесли. Возвращайся в свою прежнюю комнату, Онор, если дети тебе не мешают.
– Нет, – отказалась я, – эта меня вполне устроит.
– У тебя очень усталый вид, – сказала она, – да и у меня, наверное, такой же. За последние два часа я словно постарела на десять лет. Что они с нами сделают?
– Ничего, если мы будем оставаться в своих комнатах.
– Скорее бы вернулся Джон, – проговорила она со слезами на глазах. – Не попал ли он на дороге в перестрелку? Что с ним могло случиться?
Дети, уловив тревогу в ее голосе, захныкали. Мэтти, которая в детях души не чаяла, подошла, отвлекла малышку и стала готовить ее ко сну, в то время как маленький Джонатан, подобно всем излишне возбужденным мальчикам, донимал нас вопросами: «Почему мы в комнате тетушки Онор? Что это за солдаты? Долго ли они здесь пробудут?»
В томительном ожидании проходили часы, за деревьями парка уже начинало садиться солнце. Воздух отяжелел от дыма бивуачных костров, и все тот же топот сапог внизу, грубые приказы, ржание лошадей и звук горна, то доносящийся издалека, то раздающийся где-то совсем рядом, под окнами. Дети вели себя беспокойно, ворочались в своих колыбельках, подзывали то Мэтти, то свою маму. Джоан, если не подбегала к ним, держалась возле моего окна, с покрасневшими от возмущения щеками сообщала об очередных разбойных актах. «Они собрали всех коров с пастбищ и гонят сюда, теперь они загоняют их в стойла. Отбирают бычков! – вскрикнула она, потрясенная. – Троих уже забили. Солдаты разделывают их возле костров. Ведут овец».
Мы услышали жалостливое блеяние овец, отлученных от своих ягнят, и мычание коров. Я подумала о пятистах воинах, расположившихся в парке, о сотнях других, которые должны были находиться между Лостуитиелом и нашей усадьбой, и о том, сколько нужно всего, чтобы накормить их и еще их лошадей. Дым от костров проникал сквозь окно, и Джоан его закрыла. Крики солдат слились в однообразный гул, от которого по телу шла дрожь. Солнце село в мрачно-пурпурном закате, удлинились тени.
Около половины девятого Мэтти принесла нам кусок пирога на тарелке и графин воды.
– Здесь для вас двоих, – сказала она, поджав губы. – У госпожи Рашли и леди Кортни положение не лучше. Леди Кортни готовит суп с овощами для детей – на случай, если они не дадут нам яиц.
Джоан съела мою порцию пирога вместе со своей: у меня совсем не было аппетита. Я могла думать лишь об одном: о ее муже и сыне Ричарда, уже пять часов скрывавшихся в контрфорсе. Мэтти принесла свечи. Зашли Элис и Мэри пожелать спокойной ночи. От пережитого шока бедняжка Мэри напоминала старуху, под глазами у нее образовались большие круги.
– Они рубят деревья в саду, – сообщила она. – Я сама видела, как они распиливали ветки, срывали еще не созревшие фрукты. Я послала записку лорду Робартсу, но он мне не ответил. Солдаты приказали слугам завтра выйти косить овес, убирать ячмень и пшеницу в Грейт-Медоу. А ведь до жатвы еще три недели.
Слезы катились у нее по щекам, она повернулась к Джоан.
– Почему Джон не возвращается? – промолвила она с упреком в голосе. – Почему он не здесь и не защищает дом своего отца?
– Если бы Джон был здесь, он ничего бы не смог сделать, – проговорила я, прежде чем Джоан успела вставить хоть слово. – Неужели ты не понимаешь, Мэри, что идет война? Беда случилась со всей Англией, и мы, в Корнуолле, первыми приняли на себя этот удар.
Не успела я договорить, как со двора донесся взрыв грубого хохота. Языки пламени поднялись до уровня окон. На лужайке, чуть повыше заповедного леса, солдаты жарили бычка. Чтобы не ходить далеко за дровами, они разобрали двери сыроварни и хлебопекарни и бросали доски в костер.
