– Верно, – согласился он. – И у меня нет ни такой жены, как у Бевила, ни дома, который бы я любил, ни ватаги счастливых ребятишек.
Голос его вдруг сделался резким, с примесью странной горечи. Я отвернулась, откинувшись на подушки.
– Твой сын с тобой, в Баклэнде? – спросила я спокойно.
– Мой отпрыск? Да, он там, со своим наставником.
– На кого он похож?
– Дик? О! Это проказник с грустными глазами. Я называю его «щенок» и заставляю петь для меня за ужином. Но у него нет ничего от Гренвилов. Он как две капли воды похож на мать.
Ребенок, с которым играть должны были мы, мы могли воспитывать его и любить. И мне вдруг стало очень грустно, как-то неловко, оттого что отец, говоря о нем, так презрительно пожимает плечами.
– У тебя все сложилось плохо с самого начала, Ричард.
– Да.
Наступила долгая пауза: мы вступали на опасную почву.
– И ты никогда не пробовал сделать свою жизнь более счастливой? – спросила я.
– О счастье вопрос не вставал, – ответил он. – Счастье ушло вместе с тобой – факт, который ты отказалась признать. Очень сожалею.
– Я тоже.
Сумерки уже ползли по полу. Скоро придет Мэтти и зажжет свечи.
– Когда ты отказалась со мной встретиться в тот последний раз, я понял, что впереди меня ждет бесцветная жизнь. Ты, конечно, слышала историю моего брака, наверняка сильно приукрашенную. Но по сути – все правда.
– Ты не испытывал к ней никаких чувств?
– Никаких. Мне нужны были ее деньги и только.
– Которых ты не получил.
– Тогда – нет. Но сейчас они мои. Ее состояние и ее сын, которого я породил в минуты ужасной апатии. Дочь с матерью в Лондоне. Ее я тоже заберу, когда потребуется.
– Ты сильно изменился, Ричард, совсем не похож на мужчину, которого я любила.
– Если это и так, то ты знаешь почему.
Солнце больше не освещало комнату, и поэтому она казалась пустой и грустной. Каждое мгновение этих пятнадцати лет стояло теперь между нами. Внезапно он взял мою руку, поднес к губам. Воспоминания, нахлынувшие на меня вместе с этим прикосновением, вынести оказалось нелегко.
– Но почему, боже ты мой, нам суждено было пережить такую драму? – воскликнул он, поднимаясь.
– Нет смысла упрекать судьбу, – отозвалась я. – Я уже давно перестала. Поначалу – да, меня это мучило, но теперь уже нет. Ведь столько лет прошло. Лежание на спине меня дисциплинировало – но это совсем не та дисциплина, что ты насаждаешь в своем войске.
Он подошел, остановился возле кровати, глядя на меня сверху вниз.
– Тебе никто не говорил, что ты стала еще красивее, чем была?
Я улыбнулась, вспомнив о Мэтти и зеркале.
– Ты мне льстишь, – сказала я. – Или, быть может, у меня сейчас просто больше времени на то, чтобы забавляться с пудрой и помадой.
Наверняка он находил меня спокойной и раскованной, не отдавая себе отчета в том, что один только звук его голоса вызывал во мне бурю чувств и воспоминаний.
– Нет ни одной частички тебя, – произнес он, – о которой бы я сейчас не помнил. На пояснице у тебя родинка, из-за которой ты очень расстраивалась. Ты находила ее безобразной, но мне она очень нравилась.
– Не пора ли тебе спуститься к своим офицерам? – прервала я его. – Я слышала, как один из них сказал, что вы должны ночевать в Грэмпаунде.
– На левом бедре у тебя был синяк от той злосчастной ветки, которая нам мешала взбираться на яблоню. Я сравнил его с черной сливой, и ты сильно обиделась.
– Люди шумят во дворе. – Я сделала вид, будто не слышу его слова. – Твои солдаты готовятся к отъезду. Вы до рассвета не доберетесь до цели.
– Теперь ты прочно обосновалась в кровати, очень уверенная в себе в свои тридцать четыре года. Говорю тебе, Онор, мне совершенно плевать на твою благовоспитанность.
Он встал на колени возле моей кровати, обнял меня – и пятнадцати лет как не бывало.
– Тебя по-прежнему тошнит, когда ты ешь жаркое из лебедя? – прошептал он.
Он вытер глупые слезы, выступившие у меня на глазах, улыбнулся и погладил мои волосы.
– Глупышка, неужели ты так до сих пор не поняла, что своей гордыней разбила жизнь нам обоим?
– Я поняла это сразу, – прошептала я.
– Тогда зачем же ты это сделала?
– Так было нужно, иначе бы ты меня очень скоро возненавидел, как возненавидел Мэри Говард.
– Это неправда, Онор.
– Возможно. Но какая разница? Зачем ворошить прошлое?
– Согласен с тобой. Что было – то было. Но будущее остается. Мой брак расторгнут, думаю, тебе это известно. Я свободен и могу жениться снова.
– На другой богатой наследнице?
– Теперь мне это ни к чему: я разграбил все имения в Девоне. Теперь я зажиточный дворянин, на которого с вожделением будут смотреть все девицы запада.
– Будет из чего выбирать, всем не терпится замуж.
– Похоже, что так… Но мне нужна лишь одна – ты.
Я положила руки ему на плечи и посмотрела на него. Рыжевато-каштановые волосы, карие глаза, пульсирующая жилка на правом виске. Воспоминания остались не только у него. У меня они тоже были, и я могла бы ему напомнить – если бы хотела и если бы мне это позволила моя скромность – о целом наборе веснушек, о которых мы говорили так же часто, как и о родинке у меня на спине.
– Нет, Ричард.
– Почему?
– Потому что я не хочу, чтобы ты женился на калеке.
– И ты не передумаешь?
– Никогда.
– А если я силой увезу тебя в Баклэнд?
– Увози, если хочешь, но от этого я не перестану быть калекой.
Почувствовав вдруг дурноту, вконец обессилевшая, я снова откинулась на подушки. Тяжкое это испытание – снова видеть его спустя столько лет. Он нежным движением разомкнул объятия, поправил мои одеяла, и, когда я попросила стакан воды, он протянул мне его, не говоря ни слова. Стемнело, колокол на дозорной башне уже давно пробил восемь часов. Я слышала лязг удил во дворе, нетерпеливое топтание лошадей.
– Я должен ехать в Грэмпаунд, – вымолвил он наконец.
– Да, – произнесла я тихо.
С минуту он смотрел во двор. Во всем доме зажгли свечи. Западные окна галереи были распахнуты, посылая луч света в мою комнату. Слышалась музыка. Элис играла на лютне. А Питер пел.
Ричард вновь подошел и опустился на колени возле кровати.
– Я понимаю все, что ты пытаешься мне втолковать, – проговорил он. – То, что было между нами, больше не может повториться. Так?
