На первой ступени он остановился.
– Да, вот еще что, – сказал он. – Как только я окажусь в Голландии, я возьмусь за перо и напишу правду о гражданской войне. Я не пощажу своих соратников-генералов и покажу их такими, какие они есть. Может быть, тогда принц Уэльский все поймет и назначит меня наконец верховным командующим.
– Куда вероятнее, – сказала я, – что он лишит тебя звания.
– Я сделаю за тебя разрушительную работу, – сказал он. – Смотри в восточное окно, и ты увидишь, как летний домик посылает свой прощальный привет Корнуоллу и Гренвилам.
– Остерегайся часового, – сказала я. – Он стоит внизу у дороги.
– Ты меня по-прежнему любишь, Онор?
– За свои грехи, Ричард.
– И много их у тебя?
– Тебе они все известны.
И поскольку он все еще выжидал, положив руку на каменную плиту, я обратилась к нему со своим последним вопросом:
– Ты знаешь, почему Дик тебя предал?
– Думаю, да.
– Он это сделал не по злому умыслу и не из чувства мести, а потому, что увидел кровь на лице у Гартред.
Он в задумчивости посмотрел на меня, и я пробормотала:
– Прости его – из любви ко мне, если не к себе…
– Я уже простил его, – медленно проговорил он. – Но Гренвилы странно устроены. Вот увидишь, он сам себе не простит.
Я видела, как они стояли вдвоем – отец и сын – на лестнице. Затем Ричард вернул на место каменную плиту, и на сей раз она закрылась навсегда. Какое-то время я ждала, затем позвала Мэтти.
– Все кончено, – сказала я.
Она пересекла комнату и подняла меня на своих сильных руках.
– Никто больше не спрячется в каменной келье контрфорса.
Я поднесла руку к щеке. Она была мокрая. Я и не заметила, что плачу.
– Отнеси меня ко мне в комнату, – сказала я Мэтти.
Я устроилась у окна и стала смотреть на сады. Луна стояла высоко, но она была не белая, как накануне, а в желтом ореоле. Небо к вечеру затянуло, и большие черные тучи поднимались к зениту. Часовой оставил ступени, что вели к дороге на насыпи, и, прислонившись спиной к двери фермы, наблюдал за окнами дома. Но он не мог увидеть меня в темноте.
Мне пришлось ждать довольно долго – рядом со мной пристроилась на корточках Мэтти, – пока наконец я не увидела, как над зарослями медленно поднимается пламя. Дул западный ветер, относя дым в противоположную сторону, и оттуда, где стоял, прислонившись спиной к сенному сараю, часовой, ничего нельзя было заметить. «Так будет гореть до утра, – подумала я, – а когда наступит день, решат, что это браконьеры разожгли костер, огонь от которого распространился ночью. Достаточно будет, если кто-нибудь из поместья отправится в дом к Джонатану Рашли в Фое и принесет ему свои извинения».
«Две тени скользят сейчас в сторону песчаного берега, где обычно собирают раковины моллюсков, и укрываются у подножия дюны, – подумала я. – Они в безопасности. Я могу лечь спать, заснуть и позабыть о них». Однако я осталась сидеть в кресле у окна, глядя вдаль. Я не замечала ни луны, ни деревьев, ни тонкого столба дыма, поднимавшегося к небу, а видела лишь глаза Дика и его последний взгляд, когда Ричард поворачивал каменную плиту.
Глава 37
В девять часов утра парк пересекла группа всадников. Во дворе они спешились, и командир эскадрона – полковник из штаба сэра Хардреса Уоллера в Солташе – велел мне одеться, немедленно спускаться вниз и быть готовой сопровождать его в Фой. Я была уже одета и, когда слуги понесли меня вниз, увидела, что солдаты срывают в галерее обивку со стен. Сторожевые псы прибыли…
– Дом уже обыскивали, – сказала я офицеру. – Моему зятю понадобилось целых четыре года, чтобы более или менее привести его в порядок. Неужели опять все сначала?
– Сожалею, – сказал офицер, – но парламент не успокоится, пока такой человек, как Ричард Гренвил, на свободе.
– Вы надеетесь найти его здесь?
– В Корнуолле есть десятка два домов, где он может скрываться, – ответил он. – Менебилли – один из них. А поэтому мы вынуждены, ради самих же обитателей дома, самым тщательным образом обыскать его. Боюсь, что некоторое время Менебилли будет непригоден для нормальной жизни… Потому-то я и прошу вас поехать со мной в Фой…
Я огляделась вокруг. Здесь я провела целых два года. Этот дом уже грабили, и у меня не было ни малейшего желания наблюдать это снова.
– Я готова, – сказала я офицеру.
Когда меня устраивали в паланкине, усадив рядом со мной Мэтти, я услышала хорошо знакомый мне стук топоров, рубящих паркет. Мечами разрезали обшивку стен, а очередной шутник, как и его предшественник в 1644 году, взобрался уже на дозорную башню и дергал за веревку большого колокола. Мы проехали под аркой сторожевых ворот, пересекли наружный двор, а колокол все звонил и звонил.
«Это прощание с Менебилли, – подумала я про себя. – Больше я никогда его не увижу».
– Мы поедем вдоль берега, – сказал офицер, заглянув в окошко моего паланкина. – Большая дорога запружена войсками, движущимися в сторону Хелстона и Пензанса.
– Вы собрали такие силы, чтобы подавить столь незначительные волнения? – спросила я.
– С восстанием будет покончено через день-два, – ответил он. – Но войска останутся. В Корнуолле больше не будет бунтов – ни на востоке, ни на западе.
И пока он говорил, колокол в Менебилли не утихал, скорбным звоном поддакивая его словам.
Я посмотрела с тропинки, что ниже дороги на насыпи, туда, где вчера еще стояли летний домик и башенка с ее продолговатыми окнами. Сейчас там виднелась лишь груда почерневших и дымящихся камней.
– Кто отдал приказ разжечь огонь? – крикнул офицер.
Я услышала, как он совещается со своими людьми, затем они все поднялись на дорогу на насыпи, чтобы получше разглядеть груду пепла и камня, а мы с Мэтти остались в паланкине. Вскоре офицер вернулся.
– Какое здание там стояло? – спросил он меня. – Такая свалка, что я ничего не узнаю. Но огонь совсем недавний и еще тлеет.
– Летний домик, – сказала я. – Моя сестра, миссис Рашли, его очень любила. Мы часто там сидели, когда она была дома. Это ее весьма огорчит. Думаю, это полковник Беннет приказал разрушить его, когда приезжал сюда вчера.
– Полковник Беннет не уполномочен отдавать такие приказы без разрешения шерифа, сэра Томаса Херла.
Я пожала плечами.
– Он мог получить разрешение. Правда, я в этом не уверена. Однако он член комитета графства и может делать все, что ему заблагорассудится.
– Комитет графства слишком много на себя берет, – сказал офицер. – Когда-нибудь у них возникнут трудности с нами в армии.
Разъяренный, он вскочил на коня и отдал приказ своим людям. Одна война внутри другой. Прекратятся ли когда-нибудь эти распри? Пускай парламент и армия цапаются между собой, если им хочется; в конечном счете наше дело от этого только выиграет… И, повернувшись, чтобы бросить последний взгляд на дымившуюся груду за дорогой на насыпи и на высокие деревья порта, я вспомнила слова, сказанные мне шепотом два года тому назад, в 1646 году: «Когда растает снег, когда начнется оттепель, когда придет весна…»
