– Не газдет, а одет, – заспорил действительный член множества академий мира. – В шогты и майку!
– Ошибаетесь, Павел Потапович, – стоял на своем бывший заслуженный работник органов правопорядка.
– Нет, это вы, вюбезнейший, ошибаетесь! – капризно топнул ногой Павел Потапович. – Между прочим, именно мы с Тяпочкой нашви пострадавшего, и мне виднее, газдет он быв иви одет! А память у меня, между прочим, зашибись!
– Папа, а почему у тебя голова мокрая? – спросила Ниночка у Степаныча. – Ты что, купался?
– Можно и так сказать, – сурово проговорил бывший заслуженный работник органов правопорядка. – Но это сейчас неважно. Вы все-таки, Павел Потапович, ошибаетесь, – продолжал он спор с академиком. – Пострадавший был в одних мокрых трусах. А одежда его была мной лично на берегу обнаружена. И брюки, и рубашка, и ботинки, и майка, и даже носки.
– Непгавда! – охватило еще большее возмущение почтенного академика. – На посгадавшем быви майка и шогты!
– Ошибаетесь, Павел Потапович, – не уступал бывший заслуженный работник органов правопорядка. – В лучшем случае, на пострадавшем в момент утопления могли находиться только трусы.
– Не вгите, Иван Степанович! – раскраснелся от обиды, как помидор, академик.
– Я никогда не вру! – обозлился в свою очередь и Степаныч.
– Значит, у вас начинается стагческий сквегоз! – воскликнул Павел Потапович.
– Это у вас, может быть, старческий, – захлебывался от негодования доблестный сторож поселка Красные Горы, – а у меня тренированная профессиональная память. Пострадавший был в одних мокрых трусах!
– Нет! – Уже срывался от крика голос у почтенного академика. – Он быв в шогтах и в майке! А есви не вегите, пойдемте ко мне на дачу и спгосим у Тяпочки.
– Спросим! – Не сомневался в собственной правоте Степаныч. – Потап Павлович врать не станет.
Оба спорщика двинулись к выходу, когда снаружи послышался треск мотоцикла.
– Шмевьков пгиехав! – вырвалось восклицание у Павла Потаповича. – Вот он сейчас вам и подтвегдит!
Шмельков уже вбежал в библиотеку.
– Авексей Богисович! Догогой! – Кинулся ему наперерез почтенный седенький академик. – Скажите скогее! «Утопвенник» ведь быв в шогтах и в майке, пгавда!
– Естественно, – подтвердил капитан.
– Ничего не естественно, – вновь заспорил Степаныч. – Личная одежда пострадавшего обнаружена мною лично чуть дальше по берегу. Она лежала под деревом. Брюки, ботинки, носки, рубашка…
– Слушай, Степаныч, ты в себе или нет? – С изумлением посмотрел на него Шмельков.
– Говогю же, Иван Степанович, память у вас свабеет, – победоносно воскликнул Павел Потапович.
– Где, ты сказал, одежда лежала? – Не сводил Шмельков глаз со Степаныча.
– Под деревом, – с уверенностью произнес сторож. – Только потом ее у меня отнял сообщник пострадавшего.
– Ну ты, Степаныч, даешь, – покачал головой Шмельков. – Выходит, это ты у Витальки сперва одежду отнял, потом чуть его не пристрелил, а потом еще «Русалку» у него требовал.
– Не знаю я никакого Витальки, – немного смутился бывший заслуженный работник органов правопорядка.
– Зато Виталька тебя на всю жизнь запомнил, – внес ясность Шмельков. – Человек к родственникам в Борки на денек приехал отдохнуть и позагорать. «Только, – говорит, – на берегу устроился, вдруг какой-то старый псих сперва одежду мою начал в сумку засовывать. А когда я вышел, двустволку на меня нацелил».
– Сам этот твой Виталька псих, – буркнул Степаныч, – а я находился при исполнении.
– Говогил же вам, что это быва не одежда постгадавшего! – победоносно прокартавил Павел Потапович.
Степаныч, пробормотав в ответ что-то нечленораздельное, перекинул через плечо двустволку и с громким топотом удалился. Члены Тайного братства сотрясались от хохота.
– Ну, Нина, твой отец дает, – посмотрел Шмельков на библиотекаршу.
– И не говори, Алеша, – только махнула рукой та.
– У нашего Степаныча от жагы шагики за говики заехави, – мстительно ответил Павел Потапович. – А теперь, Авексей Богисович, мивенький, гасскажите, какие новости?
– Новостей особенных пока нет, – покачал головой капитан Шмельков. – Пострадавший по-прежнему ничего не помнит. Только при виде любого мужчины начинает кричать: «Убью!» Даже меня чуть по уху не съездил.
– Как? И вас? – всплеснул руками Павел Потапович.
– А чем я лучше других, – усмехнулся щуп-ленький капитан. – Вон лечащему врачу он вообще фингал под глазом поставил. Врач говорит, что у пострадавшего шок.
– А мы еще кусок рамы нашли, – сообщил Петька.
– Ну да? – удивился капитан.
– И Степаныч тоже нашел, – добавил Димка.
– Чего же мне-то не показал? – удивился капитан. – Ах да, – хлопнул он себя по лбу. – Степаныч расстроился. Пойду догоню его. Эй! Погоди, Степаныч! – вылетел на крыльцо Алексей Борисович. – Дело есть!
Минут пять спустя он возвратился с фрагментом рамы. Ребята приложили к нему свой кусок. Шмельков, сбегав к мотоциклу, принес еще один. Едва увидев его, Ниночка выкрикнула:
– Ну точно! От «Русалки»! Видите скол? – указала она пальцем на угол рамы. – У меня об него вечно тряпка цеплялась.
– Уверена, что именно об него? – решил уточнить капитан.
– Да, Алеша, – кивнула Ниночка.
– Ух, ты! Ух, ты! – резво прыгал вокруг почтенный Павел Потапович. – Вот это да! Вот это да!
– Именно, что да, – не разделял его воодушевления капитан Шмельков. – И кому эта ваша «Русалка» понадобилась?
– Откуда мне знать? – пожала плечами Ниночка.
– Алексей Борисович, – вмешался Петька. – А этот пострадавший действительно из поселка архитекторов?
– Из него самого, – подтвердил капитан. – Адаскин Ростислав Кузьмич. С июня месяца снял дачу у архитектора Зиновьева. Я наводил справки. Соседи говорят, что жилец вроде тихий, вежливый, интеллигентный. По профессии вроде какой-то художник или связан с художниками. Точно пока установить не удалось.
– А живет он на даче один? – спросила Настя.
– Один, – отозвался Алексей Борисович.
– Подозгитевьно, – покачал головой Павел Потапович.
– Да вообще-то к нему часто гости наведываются, – продолжал капитан. – Но ведут себя тихо.
– Еще подозгитевьней, – отметил Павел Потапович. – Эх, помню, в моводые годы, когда мы собигавись с гостями на даче, весь посевок ходив ходуном, – с мечтательным видом добавил почтенный ученый.
– Ну, может, Ростислав Кузьмич слишком уж веселиться не любит, – предположила Ниночка.
– Тогда тем бовее стганно, чего это ему вдруг топиться вздумалось на тгезвую говову? – спросил Павел Потапович.
