— Ну, как у меня могут быть дела? От нечего делать стала придумывать стихи. Придумаю и тут же забываю. И начинаю придумывать новое. А у тебя как дела?
— А у меня точно так же, только я стихов придумывать не умею.
— Зато ты много чего другого умеешь.
— Например?
— Например, будить людей, когда они спят.
— Ты разве не рада, что я пришел?
— В том-то и дело, что рада. Но ты сейчас опять уйдешь, а я могу не заснуть до утра. Буду лежать и придумывать стихи. И еще думать о тебе.
— Обещаю, я не уйду, пока ты не заснешь.
— А если я вообще не засну, что, так и будешь сидеть здесь, в яме?
— Так и буду сидеть, — подтвердил Кремнев. — Вот на этом самом месте.
— А как это скажется на твоей командирской репутации?
— Да плевать.
Мэри улыбнулась.
— Не надо сидеть. Лучше полежи со мной.
Она забралась обратно под одеяло. Егор лег рядом и обнял ее.
— Знаешь, — сказала Мэри. — Кажется, я уже засыпаю.
— Главное, чтобы я не уснул, а то тогда мои славные абреки меня точно не поймут.
Мэри не ответила. Егор понял, что она уснула.
Он чувствовал, что ему очень хорошо рядом с этой девушкой, и ему очень не хотелось возвращаться обратно в палатку.
Но это надо было сделать.
Кремнев аккуратно поднялся, укрыл Мэри еще одним одеялом, погасил фонарик и выбрался из ямы наружу.
* * *
В полседьмого утра в воскресенье к хрущевке в одном из московских переулков недалеко от метро «Красные ворота» подъехала машина газовой службы.
Оттуда вышел человек в оранжевой форме и направился прямиком к подвалу.
Он открыл дверь и заглянул внутрь. Нащупав на стенке выключатель, включил свет.
Под потолком засветилась тусклая лампочка.
Человек отодвинул в сторону загораживавшие проход ящики и достал из кармана рацию.
— Все в порядке, можете выгружать.
Задние дверцы машины распахнулись и оттуда выпрыгнули еще двое мужчин в таких же форменных спецовках. Они аккуратно сняли на землю тяжелый газовый баллон и на колесиках покатили его к подвалу. С величайшей осторожностью спустив баллон по ступенькам, они закатили его внутри и прислонили к дальней стене. Чтобы он не бросался в глаза, баллон загородили ящиками.
После этого все трое вышли из подвала.
Двое сразу направились к машине, третий остался закрывать дверь.
— Простите, а что вы здесь делаете? — раздался сзади старушечий голос.
Мужчина обернулся и увидел перед собой пенсионерку Клавдию Ивановну, жившую в этом доме на четвертом этаже.
— Служба газа, — весело ответил мужчина. — Скоро у вас в доме, бабушка, плиты менять будут.
— Давно пора, — запричитала Клавдия Ивановна, — а то моя уже почти совсем не работает.
— Ничего, скоро заработает, — ободрил ее мужчина. — Вот только хулиганы замучили. Лазят по подвалам, пломбы срывают.
На глазах у пенсионерки мужчина продел в дверные петли веревку и запечатал свинцовой пломбой.
— Вы уж проследите, чтобы они не лазили. А то нам из-за каждой пломбы выезжать приходится.
— Я уж послежу, послежу, — заверила его Клавдия Ивановна. — А когда плиты-то менять будут?
— Да я думаю, со следующей недели и начнут.
— Вы уж тогда мне первой поменяйте. Я в шестнадцатой квартире живу.
— Договорились, — пообещал мужчина. — А теперь мне пора. Еще знаете сколько мест надо объехать.
Мужчина направился к машине.
— Счастливо тебе, милок, — замахала ему вслед пенсионерка.
Мужчина сел на сиденье рядом с водителем, и машина тронулась с места.
* * *
В кабинете Рокотова горел свет.
Сам генерал против своего обыкновения расхаживал по кабинету.
Пока никаких следов бомб обнаружить не удалось.
Все высотные здания были несколько раз прочесаны снизу доверху, и ничего.
Рокотов подошел к кофеварке и налил себе очередной стакан кофе.
Врачи не рекомендовали ему пить кофе, но сейчас генералу было не до советов врачей.
В кабинет без стука вошел Уколов. Он тоже находился в офисе уже вторые сутки.
— Кофе будешь?
Уколов поморщился.
— Уже в глотку не лезет.
— И мне, если честно, тоже, — генерал с отвращением посмотрел на чашку в своей руке. — Слушай, Николай Георгиевич, а может, лучше по коньячку, а?
— А давайте, — согласился Уколов.
Рокотов достал из шкафа две рюмки и блюдце, а из маленького, скрытого от посторонних глаз холодильника лимон.
— Где-то у меня должен быть ножик.
Он порылся в ящике, достал складной нож и протянул Уколову.
— Нарежешь, Николай Георгиевич?
Уколов начал резать лимон, а Рокотов полез в глубь своего стола и достал оттуда бутылку коньяка.
— Это хороший, — сказал он, выставляя бутылку на стол. — У меня друг есть директор комбината, он меня уже тридцать лет снабжает эксклюзивной продукцией.
Рокотов сел за стол, наполнил рюмки.
— Ну, давай, Николай Георгиевич, за то, чтобы все у нас получилось.
Рокотов опрокинул рюмку и закусил лимоном, Уколов последовал его примеру.
— Я раньше это дело очень уважал, — сказал Рокотов, — пока врачи не запретили. До сих пор бутылку в столе держу. Потому что, когда все хреново, как у нас с тобой сейчас, ничего лучше этого дела нет. Давай еще по одной сразу.
Он снова наполнил рюмки, они Снова выпили.
Рокотов посмотрел на Уколова.
— Знаешь, что я тебе скажу, Николай Георгиевич. Вот я ходил сегодня полночи по кабинету, и стало мне страшно. Нет, ты не подумай, не из-за того страшно, что все мы умереть со дня на день можем, а из-за другого. Я подумал, вот прожил я жизнь, и тысячи людей тоже прожили жизнь. И всю эту жизнь все мы чего-то делали, чего-то строили. Город вот этот строили. А какой-то мудак может запросто взять это все и уничтожить. И тогда получится, что жили мы все просто так. И вот от этого мне стало страшно. Хотя ты не обращай внимания, Николай Георгиевич, это я по-стариковски ворчу. Злюсь, что ничего сделать не можем. Давай еще по одной.
Рокотов снова наполнил рюмки.
В кабинет зашел Лямин.
— Празднуете или поминаете?
— Да и то, и другое. Бери, Виталий Сергеевич, рюмку, присаживайся.
