Серьезно говоря, весь этот фарс в Думате, не принимая в расчет официальных заявлений сирийцев, в сущности ни к чему не привел. Одно разве, он послужил для населения Медины предлогом соблюдать по-прежнему нейтралитет. Меж тем Му’авия позаботился потребовать из всех местностей своей провинции признания себя халифом. Алию ничего более не оставалось, как снова двинуться походом в Сирию. Еще раз попытался он привлечь хариджитов; написал к ним, что третейские судьи исполнили свою обязанность не по слову божию; таким образом остается все по-прежнему, и он собирается двинуться против общего врага; они могут присоединиться и принять участие в войне. Но было уже поздно. Они избрали своего собственного халифа и ответили по своему разумению совершенно правильно: ревность Алия себялюбива, не имеет в виду дела божия. И если он сам лично не пожелает засвидетельствовать, что впал в неверие, что обещает полное раскаяние, им придется и на будущее время его отвергнуть. Вести дальнейшие переговоры становилось невозможно. Если бы далее Алий и пожелал согласиться на подобное унизительное признание, он не мог этого сделать ради своих же Ши’а. В их глазах он повредил бы себе гораздо более, чем могли принести ему пользу хариджиты. Халиф было порешил выступить в Сирию немедленно же, но его войска отказались следовать за ним; ему объяснили, что нельзя же так покидать страну, пока не истреблены бунтовщики; по выступлении войск они могут безнаказанно производить всякие бесчинства. Посредником при передаче этого мнения, как говорят, опять-таки был Аш’ас Ибн Кайс, поэтому и тут можно усматривать нечто фальшивое. Но все известия единогласно утверждают, что хариджиты действительно пытались распространиться в окрестностях Нахравана и затеяли серьезную пропаганду своего учения. Последовательные фанатики с первого же момента выказали готовность действовать насильственным путем: всех, кто им ни попадался, они принуждали торжественно отрекаться от Османа и Алия и проклинать их; если же кто отказывался — попросту убивали. Подобный образ действия, конечно, нельзя было долее терпеть. Уже готовое к выступлению в сирийский поход войско свернуло в сторону и вскоре раскинуло лагерь у Нахравана. Мирные переговоры, которые снова попытался завязать Алий, а еще более впечатление громадного превосходства сил заставило большинство рассеяться по ближайшим округам Персии и Ирака. Лишь 1800 самых упорных не захотели уступить. После короткой схватки они все до последнего человека были уничтожены (9 Сафар 38 = 17 июля 658).
Как ни ничтожно было событие с чисто военной точки зрения, но оно имело для Алия гибельные последствия. Тех из хариджитов, которые успели укрыться в соседние провинции, мученическая смерть фанатических товарищей подстрекала к новым усилиям пребывать неуклонно на «стезе божией». Роились они во мраке, в особенности среди сельского населения Хузистана и Фарса
[229]. Жители этих провинций и без того были недовольны тягостью арабской системы налогов. Поэтому секта продолжала мало-помалу развиваться. Целое столетие и более пришлось арабскому правительству неустанно преследовать ее, а зимой в 658/9 (38) стала тревожить она и Алия рядом маленьких восстаний в южном Ираке, Хузистане и Фарсе. Отдельным отрядам удавалось, правда, обращать везде бунтовщиков в бегство. Зияд же, сын Сумайи
[230], наместник Фарса, с большим благоразумием умел поджигать различных предводителей одного против другого, частью улещал обещаниями и восстановил некоторое спокойствие относительно в короткий промежуток времени (39 = 659). Но все эти волнения сильно способствовали раздроблению сил халифа, сосредоточение которых потребно было более, чем когда-либо. Между тем, поход в Нахраван ознаменовался роковым эпилогом. Раздумывая о длинном походе от восточного Тигра в Сирию, куфийцы вдруг объявили, что с них на этот год совершенно достаточно. Никакие убеждения о необходимости совершить давно рассчитанное, необходимое неотложно предприятие не могли их заставить беспрекословно повиноваться. Может быть, и здесь играли роль изменнические происки; главная же побудительная причина неповиновения заключалась в глубоком потрясении авторитета Алия всеми предыдущими событиями. Столь мало развитые в политическом отношении, невзирая на их воинские способности, чему немало встречалось примеров и в войнах против пророка, едва ли понимали эти наивные и мало соображающие бедуины, что против подобного основательного неприятеля, как Му’авия, необходимы быстрота и полное напряжение, дабы не упустить малейшего успеха, а повиноваться приказаниям халифа беспрекословно они были еще менее склонны, чем прежде. Таким образом, последнее средство, могшее еще спасти Алия, ускользало из его рук.
Между тем, в то же время его постигла большая потеря, к несчастию, нарушавшая значительно равновесие внешних сил. При передаче управления Египтом (36 = 656) Кайс Ибн Са’д, предместник Мухаммеда Ибн Абу Бекра, предупреждал его о небезопасности вообще положения и о необходимости осторожного обхождения с недовольными, запершимися в Харбита. Не посмотрел на это храбрый и энергический, но ограниченный и упрямый человек, выслал против них отряд в несколько тысяч, который, однако, потерпел полное поражение. Эта первая неудача наместника Алия послужила как бы сигналом к открытому восстанию для всех тех, которые тайно держали в Египте руку Амра и Му’авии, и Мухаммед сразу очутился в самом критическом положении. Теперь халиф понял, что тот не сумеет выполнить задачи, и несколько времени спустя после сражения при Сиффине (37 = 657–8) послал в Египет лучшего из своих полководцев, Малика Аль-Аштара. К несчастью, проведал об этом Му’авия. Он постарался через своих приверженцев в Египте подкупить сборщика податей в Кулзуме
[231], пообещав ему пожизненно все доходы с этого места сполна. Когда Малик прибыл сюда, изменник угостил его отравленным медом; так злополучно погиб храбрейший из храбрейших. Немедленно вторгнулся в страну из Сирии Амр. После поражения одного из подчиненных полководцев большинство приверженцев покинули Мухаммеда; его настигли бежавшего и умертвили (38 = 658), а Амр вступил победителем в Фустат. Старая лиса добилась наконец цели своей жизни. По предварительному условию с Му’авией, расположился он по-домашнему в излюбленной своей провинции и без особенных приключений управлял ею до конца жизни. Последние свои годы пожелал он прожить в спокойствии, поэтому и после того, когда везде был признан Му’авия, он не предпринимал ни одного военного похода на запад. 1 Шавваля 43 (6 января 664) умер он, как передает предание, не совсем с спокойной совестью, мучимый сомнениями о том, что ждет его там, на том свете. Должное возмездие заслужил, конечно, вполне этот весьма даровитый, остроумный и бесконечно лукавый, к тому же в качестве полководца если не гениальный, то во всяком случае весьма искусный и счастливый человек Сверх того был он великий проныра и никогда не руководился иной целью, как только своими личными выгодами. История всей его жизни переполнена интереснейшими эпизодами; известно множество случаев, когда его лукавая сноровка против всякого вероятия сразу, по-видимому, меняла порядок вещей. Трудно не изумляться его поистине изобретательному уму, его основательному знанию человеческой натуры; тем не менее его глубоко цинический эгоизм, его полнейшая неспособность воспринимать что-либо благородное и истинное производят в высокой степени отталкивающее впечатление. При всем том это такой замечательный, в некотором роде классический образец истого араба, что лишь одному филистеру может прийти в голову смотреть на это создание как на отвратительное исчадие.
