Анна Квангель опять покачала головой:
– Скажу ли я «да» или «нет», господин комиссар, вы все равно притащите Берту сюда и изобьете. Я видела госпожу Хефке в нижнем коридоре, больше мне сказать нечего…
Комиссар Лауб стремительно отвернулся и громко пукнул прямо в лицо Анне Квангель. Потом опять повернулся и с ухмылкой уставился на нее.
– Нюхните, у меня много таких в запасе, начнете юлить – повторю! – Внезапно он переходит на крик: – Дерьмо вы все! Дерьмо! Сволочи! И я не успокоюсь, пока всех вас, гадов, не урою! Всех! Всех! Дежурный, Берту Купке сюда!
Некоторое время он запугивал и бил обеих женщин, хотя Берта Купке сразу призналась, что рассказала Анне Квангель про госпожу Хефке. Раньше она сидела в одной камере с госпожой Хефке. Но комиссару Лаубу этого было мало. Он хотел в точности знать каждое сказанное ими слово, а они ведь всего-навсего, по женскому обыкновению, поделились друг с дружкой своими бедами. Комиссар же всюду чуял заговоры и государственную измену и не переставал бить и задавать вопросы.
В конце концов рыдающую Купке снова отволокли в подвал, и Анна Квангель снова осталась единственной жертвой комиссара Лауба. Она так устала, что слышала его голос как бы из дальней дали, его фигура расплывалась у нее перед глазами, а удары уже не причиняли боли.
– Так что же случилось? Почему так называемая невеста сына перестала к вам заходить?
– Да ничего не случилось. Мой муж не хотел никаких гостей.
– Вы же признали, что он согласился на визиты Хефке.
– Хефке были исключением, потому что Ульрих мой брат.
– А почему Трудель больше не заходила?
– Потому что мой муж не хотел.
– И когда он ей об этом сообщил?
– Да не знаю я! Господин комиссар, я больше не могу. Дайте передохнуть полчасика. Ну хоть пятнадцать минут!
– Только когда признаетесь. Когда ваш муж запретил девице приходить?
– Как только погиб сын.
– Ну вот! И где это было?
– У нас в квартире.
– Чем же он это объяснил?
– Просто сказал, что впредь не хочет общаться. Господин комиссар, я правда больше не могу. Десять минут!
– Ладно. Через десять минут сделаем перерыв. Так чем ваш муж объяснил, что Трудель больше не должна приходить?
– Он больше не хотел общаться. Мы ведь уже задумали писать открытки.
– Значит, он сказал, чтобы она больше не приходила, так как он планирует писать открытки?
– Нет, об этом он ни с кем не говорил.
– Так какую причину он назвал ей?
– Сказал, что не хочет общаться. Ох, господин комиссар!
– Назовите мне подлинную причину, и я сразу же на сегодня закончу!
– Но это и есть подлинная причина!
– Как бы не так! Я ведь вижу, вы врете. Не скажете правду, буду вас допрашивать еще десять часов. Так что он сказал? Повторите мне слова, которые он сказал Трудель Бауман.
– Я не помню. Он ужасно рассердился.
– Почему рассердился?
– Потому что я оставила Трудель Бауман ночевать.
– Но ведь он только потом запретил ей приходить или сразу отправил ее домой?
– Нет, только утром.
– И утром запретил ей приходить?
– Да.
– Почему же он рассердился?
Анна Квангель сделала над собой усилие.
– Я вам скажу, господин комиссар. От этого уже никому вреда не будет. Той ночью я спрятала у себя старую еврейку, Розентальшу, которая потом выбросилась из окна. Вот поэтому он и рассердился, поэтому и Трудель заодно вон вышвырнул.
– А почему эта Розенталь пряталась у вас?
– Она боялась оставаться одна в квартире. Она жила над нами. Мужа ее забрали. И она боялась. Господин комиссар, вы обещали…
– Сейчас. Сейчас закончим. Стало быть, Трудель знала, что вы прятали у себя еврейку?
– Но ведь это было не запрещено.
– Еще как запрещено! Порядочный ариец не прячет у себя жидовских свиней, а порядочная девушка идет в полицию и сообщает об этом. Что Трудель сказала насчет того, что у вас в квартире жидовка?
– Господин комиссар, больше я ничего не скажу. Вы каждое мое слово переворачиваете. Трудель никаких преступлений не совершала, она вообще ни о чем не знала.
– Но ведь она знала, что у вас ночевала жидовка!
– В этом не было ничего дурного!
– Мы думаем иначе. Завтра займусь этой Трудель.
– Боже милостивый, что же я опять натворила! – разрыдалась Анна Квангель. – Вот и на Трудель навлекла беду. Господин комиссар, не трогайте Трудель, она в положении!
– Ба, вам и об этом известно, а говорите, не видели ее два года! Откуда вы это знаете?
– Да я же сказала, господин комиссар, мой муж столкнулся с ней на улице.
– Когда это произошло?
– Несколько недель назад. Господин комиссар, вы обещали мне маленький перерыв. Совсем маленький, прошу вас. Я правда больше не могу.
– Еще минуточку! Сейчас закончим. Кто начал разговор, Трудель или ваш муж, они ведь были в ссоре?
– Они не были в ссоре, господин комиссар!
– Так ведь твой муж запретил ей приходить!
– Трудель вовсе на него не обиделась, она знает моего мужа!
– Где именно они столкнулись?
– По-моему, на Кляйне-Александерштрассе.
– Что твой муж делал на Кляйне-Александерштрассе? Вы же сказали, он всегда ходил только на фабрику и обратно.
– Так оно и есть.
– Что же ему понадобилось на Кляйне-Александерштрассе? Небось открытку подбрасывал, а, госпожа Квангель?
– Нет, нет! – испуганно воскликнула она и вдруг побледнела. – Открытки всегда разносила я! Всегда я, он их не разносил!
– Что это вы вдруг побледнели, госпожа Квангель?
– Вовсе я не побледнела. Хотя нет, побледнела. Дурно мне, вот и все. Вы же хотели сделать перерыв, господин комиссар!
– Сейчас, как только все проясним. Итак, ваш муж пошел подбросить открытку и встретил Трудель Бауман? Что же она сказала по поводу открыток?
– Она про них знать не знала!
– Когда ваш муж встретил Трудель, открытка еще была у него в кармане или он ее уже подложил?
– Уже подложил.
– Вот видите, госпожа Квангель, так-то лучше. Скажите-ка мне еще, что Трудель Бауман говорила по поводу открытки, и на сегодня мы закончим.
– Так ведь она не могла ничего сказать, открытки при нем уже не было.
