Только на этот раз Алена была не в ударе. Перелет выдался тяжелым. Она осторожно откусила рыбку и сморщилась, выпив виски. Кто-то пощекотал ее по ноге, Алена посмотрела вниз и завизжала. Под столом пробежала ящерица размером с крысу. Ящерица метнулась в угол, прошуршала по стене и остановилась на потолке.
– Геккончик! – обрадовался Макс. – Алена, не бойся, они не кусаются.
Непонятно откуда появился второй такой же геккон, а за ним выскочил и третий.
– Да сколько их тут! – сощурилась Алена.
– Тоже, наверное, – прикинул Сашуля, – два мальчика и одна девочка.
Алена эту мелкую шуточку пропустила. Легкая тревожность, которая всегда догоняет человека в незнакомом месте, держала ее в напряжении. Отчасти причиной этого беспокойства была тишина. Вилла стояла в дальней части маленького острова, поселок находился за горой, и никакие звуки оттуда не долетали. Ничего: ни сигнала машины, ни смеха, ни музыки… Только непонятные шорохи из леса заставляли постоянно прислушиваться.
Алена к такой тишине была не готова, в городе она забыла, что это вообще такое, и вдруг ее бросили в незнакомую субстанцию. Она о чем-то задумалась, рассматривая позолоченные канделябры.
– Сидит как мышь, – Сашуля усмехнулся, – дорогая, приморилась, что ли?
– Пугает, что вокруг темно, – поежилась Алена.
– Вообще-то ночь. – Сашуля заглянул под крышку и понюхал рыбку. – Прелесть!
– …и тихо…
– Ночь!
– А где поселок? Я хоть магнитики куплю?
– Магнитики! Магнитики! Магнитики! – рассмеялся Макс. – Алена, отдыхай! Расслабься!
И тут же, чтобы потом не забыть, он позвонил своей маме.
– Мы долетели! Не волнуйся, все хорошо…
Макс поднялся со стула, как обычно, созваниваясь с мамой.
– Мама! Ты мне лучше скажи, как он там? Скучает? Плачет? Мамуля, дай я с ним поговорю…
Макс спрашивал про своего щенка, про крошку чихуа, которого мальчишки завели совсем недавно.
– Ой, бедненький! Он плачет… Деточка моя! Не плачь! Папа за тобой вернется!
– Скажи, чтоб молоко ему не давали, – напомнил Сашуля, – с молока его проносит.
– «Папа вернется»! – усмехнулась Алена.
Она завела глаза к потолку и вздрогнула, увидев там трех гекконов.
– Да… – Макс засмущался. – Он у нас как ребенок.
– Умоляю, только не про детей… Я сейчас усну…
Алена не хотела говорить про детей, но разговор как раз таки зашел именно о детях. Макс начал в шутку, он паясничал:
– Ален, а может быть, тебе как раз пора? Ты такая хорошая! Тебя должно быть много, размножайся!
Алена вопреки обыкновению отшучиваться не стала, она ответила серьезно:
– Что я буду делать с ребенком? Я его угроблю! Я же командирша, я же строить начну по каждой фигне! «Уроки учи, суп доедай, не реви, не ори, опять испачкался…» Кому оно надо, такое счастье?
Мама всегда говорила Алене: «Только не забеременей, даже не вздумай. Если ты залетишь – считай, что ты меня убила». Имелось в виду, не забеременей рано и без мужа.
Алене было семнадцать, она как раз закрутила любовь со своим первым. Черненький, стройный, высокий… Если поставить в шеренгу всех последующих Алениных мужчин, то станет понятно, что все они выбирались по его образу и подобию.
Он приехал в город на полгода, в отпуск к родителям. Ему было всего двадцать два, он работал на Севере, добывал там нефть, цель визита в родной город была определенной – отдохнуть и найти невесту. Алена до сих пор не знает точно, влюбилась она в нефтяника или нет, но когда он позвал ее замуж, она согласилась.
И как-то вечером в маленький домик, где Алена жила вдвоем с мамой, прикатили гости. Жених, его родители и старшая сестра, она достала из спортивной сумки миски с салатами и развернула кастрюлю с котлетами.
Мама растерялась, хотела было вытащить из горки трофейную посуду, которая еще от бабушки досталась – так и стояла на почетном месте с сорок пятого. Но нет, фарфор немецкий оказалось жалко, да и дочку тоже. Алена только окончила школу, только поступила в институт, тащиться на Север неизвестно с каким мужиком ей было явно рановато.
Сестрица жениха подошла к магнитофону. Там стояла кассета, мамина любимая. «На ковре из желтых листьев в платьице простом…»
– Есть чёньть повеселее? – спросила будущая родственница.
И началось! «Есаул, есаул, есаул, что ж ты бросил коня…»
Мероприятие называлось «пропивать невесту». Жениховская родня надрывалась: «За невесту!», «За тещу!», «За здоровье молодых…» Их выгоду можно было понять. Когда у молодого мужчины есть рядом женщина, за него меньше волнуешься, особенно если он живет на Севере, где можно бухнуть и замерзнуть в сугробе. Аленина мама этот ход просекла, и когда сваты разошлись, она кое-что объяснила своей дочке.
– Ты с ним уедешь. Оставишь меня одну. Условия там тяжелые, климат суровый, выйти некуда… А если ты там еще и родишь – тогда все, считай, что жизнь твоя пропала. Тебе надо учиться. К чему тебе замуж? Куда спешить так рано? Вот пусть на следующий год приезжает, тогда посмотрим…
– Неужели послушала маму?
Это Сашуля спросил, на его памяти Алена никому ни разу не уступила.
– Угу, – ответила Алена.
– Что, прям взяла и в пояс поклонилась?
– А как иначе быть могло? Я мать свою любила и очень ее боялась…
– Да-да, – кивнул Максюша. – Я тоже боялся маму, я ее до сих пор боюсь…
– Лупила, что ли? – Сашуля все еще не верил, что Алена может кого-то бояться.
– Да нет, – вздохнула Алена. – Ей и не нужно было лупить. У нее был характер… Не то чтобы жесткий… Но соскочить не удавалось.
– Да! И моя! – аж подскочил Макс. – И моя такая же была! Пока здоровье позволяло…
– Вот, например, – вспомнила Алена. – Я ненавижу суп и никогда супы не готовлю. Потому что, когда я была маленькой, мама наливала мне полную тарелку супа. Я должна была съесть все, она не выпускала меня из-за стола, пока я не съем всю тарелку. Она не кричала, не лупила, но так на меня смотрела… И не разговаривала со мной, пока я не съем этот суп. Я могла сидеть три часа над тарелкой… А мать не пробьешь, у нее терпение было адское. У меня слезы в этот суп капают, меня тошнит, но я давлюсь и ем.
– Господи! – Сашуля разлил всем еще по глоточку. – Прям оральное изнасилование какое-то…
– Домашний садизм, – согласился Макс.
– Какой садизм? – Алена прикрыла ладонью свой бокал. – Мне хватит. Вы что, забыли? Это обычное воспитание. Когда мы росли, считалось, что ребенок должен быть послушным. Послушные дети жрут все, что им дали. Да, знала мать, что я не голодная… Просто ей было нужно, чтобы я ее послушалась.
