Когда Иоанн услышал это впервые, он даже поначалу не поверил в столь радостную новость и, настороженно впившись в лекаря глазами-буравчиками, грозно потребовал: «Повтори-ка сызнова!»
На самом деле Бомелий говорил это только для того, чтобы создать лишний повод для своего отъезда из страны. Бежать было давно пора — уж больно много времени прошло с тех пор, как он начал пользовать царя своими сомнительными мазями и притираниями, составленными из весьма неприятных компонентов. Чего стоила одна только ртуть.
Делал это Елисей не со зла. Просто иначе с «французской болезнью», как окрестили сифилис в Европе, было не справиться. Если бы его пригласили пораньше, когда она только-только начинала себя проявлять, — это одно. Тогда можно было бы использовать и менее сильные составы. Но царь ухитрился подхватить болезнь давно и страдал ею уже изрядное время. Может, заразился еще во время взятия Полоцка, когда лакомился литовскими пленницами, может, попозже. Во всяком случае, утихомирить ее без самых сильнодействующих и достаточно вредоносных препаратов нечего было и думать.
Сам Бомелий прекрасно знал, что даже эти мощные средства с нею не справятся и уничтожить ее окончательно они не в состоянии — только погасить, вогнав глубоко вовнутрь, да и то лишь на какое-то время. Потом-то она рано или поздно все равно вырвется наружу. Мало того, немалую лепту внесут и сами сильнодействующие лекарства, взимая плату за принесенное больному временное облегчение. И хорошо бы в ту пору, когда это произойдет, быть уже далеко-далеко и от самого больного, и от страны, где он проживает, иначе…
Елисей вспомнил Англию. Именно там он не подумал о последней предосторожности, уехав от больного, но не покинув остров, а всего-навсего перебравшись из Йорка в Лондон. И когда богатый купец, которого Бомелий пользовал тем же способом, что и царя, отдал богу душу, то наследники спустя всего месяц отыскали следы лекаря, после чего он очутился в тюрьме. И это счастье, что в то время в Лондоне оказался русский посол Сумароков, которому было поручено, помимо всего, прочего сыскать искусного лекаря.
Кого только не опрашивал посол, но все они, услышав о зловещих симптомах (у кого именно — Сумароков не упоминал, туманно говоря, что захворал некий родич), наотрез отказывались, решительно утверждая, что от такой болезни надежного лекарства не имеют. Потому-то отчаявшийся в поисках посол и ухватился с такой радостью за вызвавшегося помочь Бомелия, выхлопотав ему прощение у самой королевы.
А еще одно счастье Елисея состояло в том, что царь-варвар, коего он пользовал уже который год, обладал могучим здоровьем, настолько крепким, что оно до сих пор казалось прочным, невзирая на все мази и притирания Бомелия. Лишь сам лекарь сознавал, что это не более чем видимость, которая может в любой момент лопнуть, как мыльный пузырь.
Потому-то он то и дело заговаривал с ним об иноземных странах, используя для этого любую возможность. Царь спрашивает о девках? Хорошо. И Бомелий, не жалея красок, расписывает, как сказочно очаровательны и невинны английские невесты. А вдруг Иоанн отправит именно его в качестве свата для выбора подходящей супруги? То-то было бы здорово.
Не получилось? Ладно. Используем что-нибудь еще, например его суеверия и боязнь нечисти. Пусть считает, что русские домовые и лешие бессильны в Англии. Вот только почему он так яростно сверлит его, Бомелия, глазами? Неужто заподозрил неладное, неужто почуял, что все это не более чем вымысел? Однако Елисей хоть и перепугался, но все равно повторил сказанное. А куда деваться? Покаешься во лжи, так выйдет еще хуже. Но вроде бы все сошло с рук, проглотил Иоанн его выдумку. Более того, даже заинтересовался ею, судя по той задумчивости, в которую погрузился.
— Чтоб никому и никогда о сем не заикался, — произнес наконец царь, размышляя, как тут лучше поступить.
Эту тайну, самую что ни на есть сокровенную, сулившую долгожданное спасение, Иоанн и позже старался не вспоминать лишний раз — вдруг услышит мертвяк. Тут Димитрий ничего не должен заподозрить. Потому царь ныне и женился на этой дуре. Это тоже хитрость. Как же женатому еще раз жениться? Никак нельзя. Вот мертвяк и не заподозрит. А послам, едущим в Англию, Иоанн найдет что сказать
[81]. К тому же, чай, невеста должна к жениху приехать, а не тот к ней, так что нечего опасаться покойнику, что царь от него улизнуть задумал. На самом-то деле все иначе. На самом деле Иоанн такую хитрость измыслил… но тс-с-с, а то услышит.
Царь опасливо оглянулся по сторонам, словно ожидал увидеть своего загробного мстителя где-нибудь рядышком, но, разумеется, ничего подозрительного не обнаружил и вновь усилием воли скривил губы в слабом подобии улыбки. Гости, было притихшие, вновь оживленно загалдели, зашумели, хотя и продолжали опасливо коситься в его сторону.
Словом, свадебки вышли из разряда тех, вспоминая про которые даже отчаянные гуляки чешут в затылках: «Вроде бы все так, а вот поди ж ты — по-настоящему и не повеселились». И, разводя руками, вопрошают мысленно: «И чего же нам на ней не хватало-то?»
На самом-то деле все ясно. Веселье, отравленное страхом, никогда не бывает искренним. Оно всегда с горчинкой.
Глава 17
ЗДРАВСТВУЙ И ПРОЩАЙ
Следующий год вначале огорчил, затем порадовал государя, а в конце напугал. Досада шла от того, что прошло полгода, а Мария, как и все прочие до нее, так и оставалась праздной.
Радость же была в том, что его тайная задумка имела продолжение. Прибывший из Англии аглицкий лекарь Раборт Яков, коего прислала сама королевна
[82], на расспросы Иоанна о подходящих невестах поведал, что и впрямь имеется некая княжна Хастинская
[83], тридцати годков от роду. По матери она — родичка самой королевы, так что жениться на ней не зазорно. А прозывается она тоже по-простому, Марией, то бишь Машкой, ежели по-русски. Словом, дело потихоньку шло на лад.
Вот только успеет ли он туда уехать, не отравят ли его доброхоты старшего царевича, который, благодаря неусыпным трудам государя, со временем все больше и больше начинал напоминать его копию. Во всяком случае, Иван охотно и радостью предавался вместе с ним и казням, и пыткам людей, и разгулам с многочисленными наложницами, не замечая устремленных на него глаз людей, сознававших, что двух зверей подряд не выдержать даже многотерпеливой Руси.
Правда, время от времени в нем просыпалось нечто иное, и он то с головой погружался в святые книги, то высказывал дельные мысли о войне, предлагая свои планы, весьма и весьма разумные, то просил у царя войско, чтобы дать наконец отпор зарвавшемуся ляшскому корольку.
