Однако надеяться Безумной Бороде было не на что. Финн и Квасир сразу же взяли его в «клещи». Подобно двум хищным волкам, они скользнули к мужику — один слева, другой справа. И пока тот бестолково вертелся, пытаясь сообразить, с кем же сразиться вначале, Финн метнул в него свой «римский костыль». В тот же миг Квасир ударил топором. Впрочем, с первым ударом старина Квасир промахнулся чуть ли не на фут. Но это не имело большого значения, поскольку одному против двоих все равно не выстоять.
Когда они наконец угомонились и, тяжело дыша, отступили в сторону, я увидел, что от несчастного ничего не осталось. Вернее, осталась куча окровавленных ошметков, в которых я с удивлением узнал нашего бывшего соратника по имени Амунд Задира. Три лета назад мы сидели с ним возле одного костра, вместе хлебали эль и смеялись шуткам товарищей.
— Ну, и хватит с него! — прорычал Финн, пнув напоследок кровавые останки. После этого метнул в Квасира злобный взгляд и проворчал: — Ты, похоже, давно не практиковался со своим чертовым топором… совсем разучился!
На мою долю в этой схватке выпало совсем немного. Я только и успел, что разок замахнуться мечом на парочку траллов, которые выскочили мне навстречу с деревянными секирами. Смех, да и только… Услышав мой воинственный рев, рабы побросали свое немудрящее оружие и припустили прочь. Так что я просто стоял и наблюдал за побратимами. В конце концов, в большинстве своем они были новыми людьми, и я никогда прежде не видал их в деле. На своих старых друзей я поглядывал лишь краем глаза. Я и так знал, что они ведут себя, как свора гончих псов, слишком долго просидевших в загоне и наконец-то выпущенных на волю.
Хленни Бримили, Рыжий Ньяль и Хаук Торопыга — все из числа старых побратимов — бесновались, как безумные. Взыгравшая жажда крови превратила их в безжалостных чудовищ. Страх на лицах жертв лишь пуще распалял их злобу. Да и остальные были не лучше… В мгновение ока тихий лагерь превратился в кровавую бойню. Даже мне с моим богатым опытом набегов стало как-то не по себе — слишком уж много здесь было отчаянных воплей женщин, предсмертных хрипов младенцев и слепой, нерассуждающей ярости.
Я увидел, как мучительно блюет Клепп Спаки над кровавым месивом, которое некогда было Задирой. Ну, что ж, теперь он не понаслышке знает, каково ходить в походы. Вот только поможет ли приобретенное знание в его трудах? Сможет ли Клепп и дальше резать свои руны о героях, которым не суждено вернуться домой?
Я наблюдал, как Торкель и Финнлейт, хохоча и оскальзываясь на осенней грязи, гоняются за парой хрюшек. Что было глупо, поскольку мы пришли сюда не за скотиной. У нас с собой достаточно провизии, чтобы добраться до намеченного места.
И всех остальных я тоже видел. Тех, кто принес смерть и разрушение в это мирное место. Женщины и рабы, конечно же, умерли. Одни сразу же, другие чуть позже — когда ими попользовались. Дети и грудные младенцы умерли тоже.
В дымной, полутемной хижине трое мужчин метались в поисках трофеев. Срывая занавески и переворачивая мебель, они ругались на чем свет стоит и хлестали попадавшихся под руку траллов. Увидев меня, они тут же присмирели. Оспак, Торвир и Трост Сильфра замерли, словно мальчишки, которых застукали в кладовой с ворованными яблоками. Они даже выпустили из рук свою добычу — ею оказалась полуголая плачущая рабыня, которую они никак не могли поделить. Они беспрекословно отпустили женщину, когда я напомнил им свои наставления: прежде чем развлекаться, надо проверить, не осталось ли где вооруженных мужчин.
Финн и вовсе потерял голову — больше, чем кто-либо другой. Он мне напомнил пьяницу, которого слишком долго принуждали к воздержанию. И вот теперь, дорвавшись до кувшина с элем, он с головой нырнул в него и собирался остаться там навечно. Финн настолько увлекся, что утратил привычную осторожность. Мне даже пришлось спасать его от мальчишки-тралла, который вознамерился отомстить за свою мать. Это было глупо, поскольку мать все равно умерла: Финн сразу же перерезал ей глотку — еще до того, как швырнул на мертвого быка во дворе и начал насиловать. Мне пришлось убить мальчишку, иначе бы он всадил свой сакс в незащищенную спину Финна.
Скажем прямо, в то утро мало кому удалось сохранить самообладание и трезвый ум. Одним из них был Рунольв Заячья Губа. Он ввалился в дом, волоча за собой визжавшего и брыкавшегося пацаненка. Потерявший терпение Рунольв закатил ему такую оплеуху, что мальчишка пролетел через всю комнату и рухнул у моих ног. Я посмотрел на него и вздрогнул, словно меня неожиданно ударили.
В этом мальчишке многое казалось странным. Хотя бы его волосы… Разумные хозяева всегда коротко стригут своих траллов. Во-первых, это препятствует разведению вшей, а во-вторых, лишний раз напоминает рабам об их незавидном положении — чтоб не сильно распускались. Так-то оно так, но этот мальчишка был обрит наголо. Причем сделано это было настолько небрежно, что в результате голова ребенка покрылась сплошной коростой, лишь кое-где из нее торчали пучками грязные волосы цвета соломы. На шее у мальчишки красовался железный ошейник с кольцом, на котором просматривались вырезанные руны. Надпись разглядывать я не стал, и так ясно, что там написано: собственность Клеркона.
Остальные траллы носили на шее обычные ремешки с костяными пластинками. Оно и понятно: лагерь Клеркона расположен в таком месте, что рабам попросту некуда отсюда бежать. Однако этот мальчишка попытался. И, подозреваю, не единожды — иначе Клеркон не стал бы столь жестоко его окольцовывать. По словам Рунольва, он тоже обратил внимание на ошейник. Это показалось ему настолько странным, что он решил сразу не убивать мальчишку, а сначала привести ко мне.
— Сидел на цепи возле нужника, — пояснил Заячья Губа (чем косвенно подтвердил мои догадки).
Мало того, что посадили на цепь, как бешеного пса, так еще — для пущего унижения — и привязали возле кучи дерьма!
Пока мы разговаривали, мальчишка не отрываясь смотрел на меня. Как кошка, промелькнуло у меня в голове. Что-то мне показалось странным в его взгляде, и я внимательнее вгляделся в его перепачканную навозом и покрытую ссадинами мордашку. Вгляделся — и обмер… Глаза-то у мальчишки были разноцветные: один голубовато-зеленый, а другой карий с золотым отливом. Именно это отличие и придавало странность его взгляду.
— Клеркона здесь нет, — сообщил Оспак, не без сожаления отходя от зареванной рабыни.
Сквозь щели в плетеных стенах просачивался дневной свет. Он падал на утрамбованный земляной пол, отчего тот казался похожим на пятнистый ковер.
— Это я и сам понял, — ответил я со злостью.
Честно говоря, можно было бы и не отвечать… Но я чуть ли не с радостью воспользовался предлогом, чтобы оторваться от мальчишки с его ненормальными глазами. А злился я оттого, что понимал: мальчишка этот поймал меня в сети и напрочь перевернул душу.
Я шагнул к тому углу, где, судя по всему, располагались личные покои Клеркона. Резко откинул занавеску, огляделся…
Так, что мы здесь имеем? Белоснежная шкура песца, нарядный плащ с ярко-зеленой каймой, широкая кровать с коробчатой станиной, тоже выстланная толстыми шкурами. И все. Ни сундука, ни денег, ни Тордис…
