Монах нахмурился и покачал головой.
— Дольше любого из нас, — ответил он и взял за руку Радослава. — Смотри сам.
Ладонь Радослава была в мозолях и шрамах — белесых старых, красных новых и нескольких желтоватых от гноя.
— Ну? — не понял я. — У всех хватает. От веревок, от мечей…
— Твои все старые, — выдохнул брат Иоанн. — Давно зажившие. И на коленках, которые ты ободрал на Патмосе, шрам едва заметен. — Он снова покачал головой. — Мир устроен несправедливо, это верно. Vitam regit fortuna non sapientia — случай, а не мудрость управляет человеческой жизнью. Вот он ты, молодой и здоровый, и все тебе нипочем. И вон Ивар Гот, что пожелтел и высох, хотя подумаешь — стрела щеку пробила.
По спине побежали мурашки; я знал, что отводило от меня все беды и хвори, — будет ли так и впредь, раз Рунный Змей более не в моей руке? Тут подошла Свала, и все мои мысли обратились к ней, потому что она словно светилась.
Отвернувшись от Радослава и его широкой улыбки и подмигиваний, она посмотрела на меня и сказала:
— Весь город гудит от разговоров о том, как амфитеатр затопило вчера вечером, хотя никто не видел, как это случилось.
— Правда? — удивился я. — Подумать только, что мы пропустили!
— Римские солдаты ходят повсюду, расспрашивают людей, механики заделывают дыру в старой подземной цистерне. — Девушка заломила бровь. — И поговаривают о каком-то великане с топором.
В этот миг к нам подошел Ботольв, помахивая новым гребнем и волоча за собой двоих или троих хихикавших девушек, явно решивших во что бы то ни стало расчесать его рыжую гриву. Заметив Свалу, они вдруг вспомнили, что у них есть другие дела, и даже будто испугались, что странно. Свала злорадно усмехнулась.
— Вот и великан, — проговорила она, косясь на меня. — Правда, без топора.
— Он сломался, — признался Ботольв. — Но если Орм даст мне серебра, я куплю себе другой, по разумной цене.
Я достал деньги из своего похудевшего кошеля — на глазах у Свалы было не отвертеться. Радослав, посмеиваясь, куда-то ушел, я вдруг остался наедине со Свалой — и только разевал рот, как свежепойманная треска.
— Ты не такой велеречивый, как болтают, — сказала Свала, а потом с улыбкой взяла меня за руку. — Но это не страшно, в тебе и без того слишком много достоинств для юноши.
— Ага, — прохрипел я. А ее лицо посуровело.
— И эти твои сны…
Мое тело словно растеклось лужей, в утробе и на сердце потяжелело. Откуда она знает о моих снах?
Свала ничего больше не сказала, и до становища мы дошли в молчании, думая каждый о своем. Я увидел Ботольва, который снова разделся до пояса и хвастался мастерством и силой, крутя в одной руке данский топор, а в другой длинный и широкий сакс. Ему громко хлопали, а купец, кому принадлежал сакс, вынужденно признал, что Ботольв по праву заслужил скидку на оружие.
Безмерно счастливый, Ботольв пришел ко мне с этими покупками, и я должным образом их одобрил. За спиной великана прятались все те же хихикающие девчонки, похоже, от него не отлипавшие. Свала фыркнула.
— Тира вечно к мужикам жмется, так что я не удивлена, но вот Катле с Гердис так себя вести не пристало, — сказала она. — Их матери рассердятся, не говоря уже об отцах. Катла вообще должна поберечься, ей стоит лишь поглядеть на мужской член, как у нее живот раздувается. Уже двоих принесла, а муж хоть и бестолковый, да догадался, что второй не от него.
Виной всему было слово «член». С ее уст оно бы и христианского святого заставило стремглав выскочить из его кельи. Во рту у меня пересохло, я молча таращился на нее, и она ощутила мой взгляд — обернулась, увидела мое лицо… и посмотрела вниз, туда, где топорщились мои новые полосатые штаны.
На ее губах заиграла улыбка, она поглядела мне прямо в глаза, склонила голову набок, затем рассмеялась.
— Тебе лишний карман пришили, вон как набил, — проговорила она лукаво. — Пошли прогуляемся, охладим твой пыл.
Так мы и поступили в тот день. И на следующий. И еще. Мы видели золото из Африки, кожу из Испании, посуду из Миклагарда, полотно и зерно из земли Фатимидов, ковры из Армении, стекло и плоды из Сирии, духи от Аббасидов, жемчуга из Южного моря, рубины и серебро из дальних восточных краев…
На четвертый день с нами пошел брат Иоанн, ибо мы все еще искали этого загадочного Грязные Штаны; его мы опять не нашли, зато я услыхал о земле по имени Катай, где лепят яркую и блестящую посуду, добывают перья павлинов, делают отличные седла и плотную, тяжелую ткань и умеют работать с золотом и серебром. На глаза попалась еще диковинного вида лиловая ветка с листьями — ревень, его продавали на вес золота, не знаю уж, почему: от него сводило челюсти, а брюхо словно сжимали щипцами.
Знакомых товаров тоже хватало: янтарь, воск, мед, слоновая кость, железо и добрый мех с моей родины. Сильнее всего я затосковал по дому, углядев пестрые камешки, — из таких обычно ладят оселки. Я обнюхал их, как свинья свое корыто, и мне почудился слабый запах северного моря, прибрежной гальки и снега на скалистых горах.
И той ночью, когда пал густой туман, а у костров пели наши северные песни, я поцеловал ее в мягкие губы, в уединенном местечке на берегу реки.
Той ночью она тяжело дышала, стонала и извивалась подо мной, приговаривала, что нельзя терять голову, — а потом стиснула мой уд в руке, будто топорище, и дернула несколько раз, как если бы взялась доить козу; и я задохнулся, затрясся, как бешеный заяц, и опустошил себя.
У меня давно никого не было, прошептал я, а она усмехнулась и сказала, что это и к лучшему; но, покуда она наставляла меня, словно мать, нижняя половина ее тела продолжала прижиматься ко мне, а когда я опустил руку вниз, она направила мои пальцы и застонала.
После этого она словно обернулась стонущей женщиной-змеей, а затем вдруг обмякла, раскинулась, улыбнулась мне — щеки разрумянились, глаза сверкают, лицо блестит от пота. Потом резко откинула прядь волос с лица и выдохнула:
— Милый… Было чудесно.
— Могло быть и лучше, — не согласился я, погружаясь в эти глаза, отчаянно цепляясь за то, что они сулили. За любовь, которую я когда-то ощущал к обреченной Хильд, за краткий миг, за мимолетное счастье. Меня захлестнули грезы.
— Как скажешь, — отозвалась она, — но, по мне, все и так было хорошо.
— Когда мы поженимся, я тебе докажу, — произнес я, удивляясь сам себе. Не знаю, какого ответа я ожидал, но Свала заставила меня заморгать — она рассмеялась.
— Нет, — сказала она. — Не думай об этом. Ничего не выйдет.
— Почему? Я тебе не гожусь?
Она показала мне язычок и снова улыбнулась.
— Ты у нас ярл и воин. Это достойно. Но, пожалуй, тебе придется убить не только медведя, чтобы заполучить меня.
Она потешалась надо мной, однако я был уже не так молод, как когда впервые взошел на корабль Эйнара. Я не злился, нет, но задался вопросом, почему она так себя ведет; впрочем, вслух ничего говорить не стал, ведь Свала — сокровище, столь же редкое и недостижимое, как клад Атли.
