Следователь вынул из папки стопку листов.
– Олег Михайлович, органами предварительного расследования вы подозреваетесь в совершении преступлений, предусмотренных частью 3 статьи 126 и частью 3 статьи 127 Уголовного кодекса Российской Федерации. – Дмитрий Алексеевич посмотрел на сидящего в полной невозмутимости Пастора. – Чтобы вам было понятно, вы подозреваетесь в похищении человека и незаконном лишении свободы. Это пока предварительно.
– Предварительно? – ухмыльнулся Пастор. – Ну-ну. Значит, последуют и другие обвинения? Чушь собачья! Я похитил человека? Как вы себе это представляете?!
Вместо ответа следователь положил перед ним лист постановления.
– В вашем доме будет произведен обыск. Сейчас сюда поднимутся понятые…
– Я требую защитника моих прав, – заявил Пастор. – Адвоката. Без него я не отвечу ни на один ваш вопрос.
– Где Елагин, Олег Михайлович? – спросил Артем, в упор глядя на инвалида. Пастору стоило неимоверных усилий выдержать пронзительный взгляд этих темно-синих глаз.
– Не понимаю вас… Я впервые слышу это имя, – буркнул он.
– Вы лжете. Неужели вы думаете, что, как только мы установили по автомобилю вашего брата, нам было сложно поднять архив? О трагической смерти вашей матери нам известно. Как известно и о том, что в ней косвенно виновен Елагин Сергей. Отец Вики, девочки, которая чудом сегодня не умерла. Как и пятеро других детей, которых вы и ваши приятели систематически обрабатывали, доводя до суицида.
Пастор хмуро молчал, перестав улыбаться.
– Ваши подельники сдали вас с потрохами, Олег Михайлович, – промолвил Артем. – Так что в ваших интересах сообщить, где вы прячете пленника.
– Вы никогда не найдете его, – зашипел Пастор. – И никогда не докажете, что я в чем-то виноват. У меня и компьютера-то нет.
Словно в подтверждение своих слов он провел ладонью по матовой поверхности стола.
Павлов встал с кресла и вплотную подошел к нему.
– Наверное, я огорчу вас, если сообщу, что ваша акция провалилась? Все дети живы, Олег Михайлович. Вы расстроены?
– Пошли прочь, – выдавил Пастор, устало откинувшись на спинку кресла. – Идите ищите.
Освобождение
Сергей Викторович непонимающе смотрел на часы.
Начало двенадцатого.
Только чего? Утра или вечера?!
Он провел дрожащей рукой по слипшимся засаленным волосам.
«Этот сумасшедший все соврал. Он все выдумал насчет Вики. Хотел меня напугать, подсунув эту дурацкую переписку», – лихорадочно думал он, про себя понимая, что вряд ли сам верит своим мыслям.
Он знал, как излагает мысли его дочь. Более того, Вика сама описывала ситуацию, сложившуюся в их семье, и по первым строчкам Елагин сразу понял, что это была его дочь. А это значит…
– Нет! – хрипло прокашлял он.
Часы притягивали взгляд Елагина, как магнит.
После того как ему оставили часы, Сергей Викторович незаметно задремал. Неужели уже утро?
«Тогда Вика уже несколько часов как мертва», – шепнул ему чей-то безжизненный голос, и сердце мужчины словно ланцетом рассекло надвое.
Все верно. Вики больше нет.
Горячие едкие слезы хлынули из отекших глаз Елагина.
Он повернулся к висящему чучелу. На месте лица пришпилена свежая фотография Нины. Матери тех, кто сейчас медленно, но настойчиво подталкивает его самого к виселице.
– Ты довольна? – сипло произнес он. – Довольна?
Манекен молчал.
«Конечно, она будет молчать. Это просто-напросто выряженная кукла».
Едва осознавая, что он делает, Сергей Викторович влез на табуретку. Пошатываясь, он схватил петлю, про себя отметив, что, пожалуй, хвост дохлой змеи и то был бы приятней на ощупь.
– Ты победила. Ты мне отомстила, – разлепил он губы. Обвел пространство полубезумным взором. Крошечная, убогая, провонявшая потом и экскрементами каморка, которая совсем скоро станет его могилой.
– Простите меня, – с трудом выплевывая слова, выдавил из себя Елагин. – Ты, Нина, прости. Вика, солнышко мое родное… Все простите…
Он сунул голову в петлю.
– Простите, – прошелестел он.
Закрыв глаза, он шагнул вниз, и, хрипя, яростно задергался.
В это же мгновение загрохотала стальная дверь, и перед его мутнеющим взором замелькали чьи-то незнакомые лица. До его слуха лишь донеслись какие-то обрывки фраз, после чего веревка внезапно оборвалась, и он грузно упал на пол.
– Дышит, – уверенно сказал Артем, пощупав пульс на шее освобожденного пленника, и повернулся к оперативнику:
– Вызывайте «Скорую».
Все время, пока шел обыск, Пастор неподвижно сидел в своем кресле. Рядом с ним дежурил хмурый полицейский. Вопросов Пастор не задавал, а если бы и стал это делать, вряд ли полицейский удостоил бы его ответом. Да и о чем спрашивать? И так все ясно.
Единственной его надеждой было то, что даже если тайный въезд (да, именно пологий въезд без ступенек, чтобы Пастор мог самолично спускаться вниз) в подвал будет все-таки обнаружен, эта поганая тварь, из-за которой их мать свела счеты с жизнью, уже давно болтается в петле…
А если нет…
Полицейский сел на диван, молча глядя на Пастора. Тот вымученно улыбнулся, опустив руки на колени, так чтобы их не видел его охранник.
Вскоре он услышал шаги – кто-то направлялся к его кабинету.
– Ну, вот и все, – буднично произнес следователь, протирая платком очки. – Конечно, в изобретательности вам не откажешь. Замаскировать вход в подвал съемной панелью, на которой стоит рояль! Если бы не Павлов, может, и вовсе его не нашли. Кстати, ваш ноутбук мы тоже нашли, он изъят. Собирайтесь, Соболев.
Пастор с каменным лицом слушал монотонную речь следователя, чувствуя, как где-то внутри зарождается тайфун.
Значит, секретный лаз найден.
Но оставался самый главный вопрос.
И от него зависело очень многое.
Судя по всему, капитан понял, о чем так напряженно думал инвалид.
– Елагин, к счастью, жив. Еще бы полминуты, и мы бы опоздали. Он в неважной форме, но будет жить.
Пальцы Пастора коснулись прохладной ручки выдвижного ящика. Затаив дыхание, он потянул его на себя.
– Вы что, знаете, в чем заключается счастье? – проникновенным голосом поинтересовался он.
Полицейский поднялся на ноги. Вынув из чехла наручники, он вопросительно посмотрел на следователя.
– Не надо, – подумав, ответил Дмитрий Алексеевич. – Вы ведь не будете буйствовать, Соболев?
– Я не поеду с вами, – тихо сказал Пастор. Он уже полностью выдвинул ящик и теперь крепко сжимал в руках продолговатый, поблескивающий предмет.
