Снова зашумели люди, стали выкрикивать, что это при нем, Олеге, можно всем вместе, что это он решает все честно…
Прищурил глаза князь:
– А я вас не казнил ли? Или не наказывал?
– Да ты, княже, за дело… Ежели за дело, так и не жалко… Пусть круто, только бы справедливо…
Карл тихонько ткнул в бок Ингоря:
– Слушай, княжич, что люди говорят, запоминай!
Ингорь зло сомкнул губы, надоело ему такие нравоучения выслушивать. Все одно твердят – князь хотя и крут, но справедлив, силен, за таким не страшно… Точно других слов не знают!
А Олег продолжал:
– Помните, славяне, пока мы вместе – мы сила, врозь же били и бить будут. При мне ли, без меня ли – все едино, держитесь вместе, никто не одолеет. И любому князю, что над вами будет, то самое накажите, а станет раздор чинить, гоните от себя в шею!
Ответом ему был довольный раскатистый хохот. Прав князь, как всегда, прав, на то он и Вещий.
Олег смотрел на стоящих перед ним людей и думал, поняли ли, запомнят ли, ведь он уже немолод, можно бы и на покой…
Но на покой не удалось, только с делами разобрался, Карл со Стемидом стали нашептывать что-то про договор с Византией. Олег сначала отмахивался, потом разозлился – чего же во время похода молчали?! Однако выслушать пришлось.
Стемид объяснял, показывая греческие письмена, что византийцы как бы даровали русским хрисовул.
– Ну и что?
– А то, княже, что это вроде дара, что ли, – Стемид упрямо склонил голову.
Олег зашагал по своей привычке по гридне.
– Подарили, говоришь? А как такое с другими они делают? Не одни же мы с Царьградом воюем?
– Есть с кем они договора подписывают на равных.
Олег фыркнул:
– Выходит, обманули нас?
Карл попробовал осторожно объяснить, понимая, что могут полететь их со Стемидом головы:
– Не совсем так. Мы же никогда договоров не писали, а тут дань великую взяли, клясться заставили…
– Не крутись, говори прямо – обманули?
Карл вздохнул, чего уж тут, все одно – Олег не отстанет, вон как взглядом по ним полоснул!
– Ладно, не в том беда, что обманули, хорошо, что вы хоть сейчас поняли…
– Так ведь все, что хотели, получили, только называют это греки хрисовулом, дареным правом значит.
Отмахнулся Олег, надолго о том забыл, но где-то внутри засело, видно, что не на равных все же с греками, стал время от времени со Стемидом о том заговаривать, вроде думать, как теперь исправить.
Немало времени прошло, снова вернулся к этому разговору Олег. Сам позвал Карла со Стемидом и предложил… договор с греками переписать! Старый франк удивился:
– Да кто ж договоры просто так переписывает, княже?
Снова хитро сощурились глаза князя, оба советчика уже хорошо знали, почему, видно, придумал что Олег. Так и было.
– Надо, чтоб греки поверили, что снова скуфь собираю. А против кого – тайна, пусть посомневаются…
Долго рядили после этого, велел князь греческим купцам осторожно оружейные склады показать, чтобы поняли, что запасы делает вроде как для будущего похода. Как поверят, так и съездить в Царьград с новым договором.
– Только на сей раз все вперед продумайте, чтоб промаха не было!
Карл со Стемидом с того времени только договором и занимались, все боялись упустить чего, понимали, что князь хоть и не казнит, а по головке не погладит, если что не так сделают.
Глава 44
Царьградский торг гудел множеством голосов, предлагая все возможное и невозможное. У Сбыша, который топал позади Хореня, даже голова закружилась, столько ею вертел.
– Где ж здесь можно что найти? – почти с тоской произнес русич. Хорень хмыкнул в усы:
– Найдем! Если здесь, то отыщем.
Он не раз бывал на рынках Византии и прекрасно знал, где и что продается. Конечно, ромеи делают вид, что не торгуют людьми, но это только для непосвященных, торгуют, и еще как! От 10 номисмов за ребенка до 50–60 за умелого взрослого или красивую девушку. 50 номисмов у Хореня еще были, если не хватит, он рассчитывал взять в долг у знакомых купцов. Только сразу отправляться к ним не стал, сначала стоило найти Ганку, хазарин, уверявший, что продал ее ромею за целых 100 номисмов, мог и солгать. Хореню не хотелось сейчас думать над тем, что он сделает в случае обмана с тем хазарином.
Сбыша пришлось подгонять, слишком увлекало того происходящее вокруг. Сам русич торопился, словно что-то почувствовав. Они столько дорог прошли, стольких врагов побили, со столькими людьми побратались… Если сейчас окажется, что Ганку только вчера продали куда-нибудь в кабак развлекать пьяных вояк, то Хорень просто разнесет весь рынок, достанется и Царьграду!
Наконец они добрались до места, где стояли пригнанные на продажу. Мужчины, женщины, дети, они располагались согласно своей ценности – отдельно сильные и крепкие юноши, способные стать хорошей тягловой силой в хозяйстве, если, конечно, будут подчиняться; отдельно женщины, которым предстояло заниматься домашними делами купивших их; отдельно дети, чья цена была минимальной, ведь неизвестно, что из ребенка вырастет, да и когда еще… Отдельно красивые девушки, предназначенные на потребу сластолюбцам. Завидев таких, Хорень со Сбышем прибавили шаг. И все же Хорень, пожалуй, мог пропустить ту, которую искал. Ганку заметил Сбыш, он дернул старшего за рукав, показывая на стоявших чуть в сторонке славянок:
– Смотри!
Это действительно была Ганка, привязанная еще к одной девушке. И без того худенькая, сейчас она просто просвечивала насквозь.
– Сколько ты хочешь за эту девчонку?
Ганка вздрогнула и обернулась на голос. Глаза ее обрадованно заблестели, еще мгновение – и девушка бросится на шею Хореню! Этого русича Ганка узнала бы даже с закрытыми глазами стоящего в толпе сотен других людей! Но тот смотрел в сторону так, словно и не видел не только радости Ганки, но и ее саму. И торговал он вторую славянскую девушку – Живу, с которой Ганка последнее время спала, укрывшись одним рваным одеялом, и ела из одной плошки. Ела, если давали. Они не хотели выполнять распоряжения сначала хазарина, который привез их в Константинополь, а потом и торговца живым товаром, купившего славянок у хазар. Потому строптивых били и морили голодом. Наверное, убили бы, если бы не надеялись получить за красивых девушек много золотых монет. Но надежда выгодно продать товар с каждым днем таяла, потому что покупатели понимали, что непослушные девчонки не станут работать в кабаках на потеху жаждущим, а значит, доход с них будет маленький.
Хозяин девушек, почувствовав, что наконец сможет сбыть товар, принялся нахваливать Живу как только мог. Купец равнодушно осматривал достоинства славянки, морщился, сбивая цену, потом перевел глаза на Ганку:
