Вот так бы припечатать какого-нибудь воина и – деру, думал он, размазывая по шее очередного кровососа. Да где там? Даже если удастся сбросить путы ночные, как с такими битюгами откормленными совладать ему, совсем без сил оставшемуся на скудных харчах? А днем, да на марше, когда они по сторонам внимательно зыркают, да оружие наизготовку держат – и подавно.
Кстати, чего это они такие вздернутые, нешто придем скоро? Эх, думал он с трудом переставляя гудящие ноги, и куда что девалось? Понятно, раны глубокие, болезни неведомые, но ведь и раньше ему доставалось не меньше, и ничего. А может, старость? Да какое там! Рано еще о старости думать. Иные мужи в их семье в этом возрасте только в силу входили. Или, может, Бог его…
Эту мысль Афанасий гнал от себя всячески. Да, конечно, обрядов он не исполнял, молился редко, крестился еще реже, как же тут перекрестишься, когда вокруг правоверные муслимы? Вмиг зарежут, коль узрят. Но ведь в душе-то он Бога не терял.
Ой, не ври ты себе, Афоня, не отягощай грех, сказал он сам себе. Ведь и в душе Бога давно не было. Слово было, а Бога нет. Зло творил почем зря. Скольких побил, покалечил, хотя некоторых и простить бы мог. Сколько душ загубил, хоть не всех далеко невинных. И все без покаяния. Да и намаз совершал не раз. Не молился, конечно, вместе с другими, поворотившись к городу святому для них – Мекке. Однако на колени становился и поклоны клал. Велик ли то грех, нет ли, если живота во спасение? Старца бы какого мудрого, чтоб растолковал, на путь истинный направил, да где ж его тут возьмешь? На многие версты вокруг ни одного храма православного, ни креста святого животворящего. Кто б разъяснил? Человека бы, в тонкостях веры разбирающегося. Не с муллой же это обсуждать, в самом деле?
А с другой стороны, раз попустил такое Бог, значит, так надо было, значит, таковы были его планы на Афанасия, сына Микитина. Или не такие? А вдруг то не бог, а тот, чье имя к ночи не поминают, его науськивает, со Всевышним поссорить хочет? Перекреститься бы от дурных мыслей.
Он украдкой оглянулся на шагающего рядом воина. Шея воловья, грудь наковальней, ручищи – что дубки молодые, на одной щит, в другой палица короткая. Треснет по руке, и поминай как звали. А кому калека нужен? Лучше молитву прочесть мысленно:
«Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь…» – забормотал он, едва шевеля губами. А дальше? Господи, забыл. Как есть, забыл. Опять Вельзевел
[17] шутит? Или таки отвернулся Бог? Как узнать, как проверить…
От всех этих мыслей голова его чуть не лопнула, сквозь плотно сжатые губы вырвался стон. Внезапно возникло решение. На скулах его взыграли желваки, шея набычилась. Он шагнул из строя, заступая дорогу вооруженному воину.
Если Бог меня не оставил – пронесет, спасет. А если оставил – все одно душе пропадать, так лучше сразу, думал он, без страха глядя на шипастую палку в руках хоросанца. Тот остановился и удивленно выгнул бровь. Остановились и другие, сбились с мерного шага. Задние наперли на передних, закручивая людской водоворот.
– Стой, куда ты?! – повис у него на руке Бедолага, потянул обратно.
Афанасий легко высвободился, смело глянул в глаза воину. Тот опешил, а потом, словно устыдившись слабости мимолетной, кинулся вперед, занося палицу.
Бедолага прыгнул вперед, расставив руки, заслоняя собой Афанасия. Маленький и тщедушный, он казался ребенком меж двух гигантов. Воин замахнулся на него. Мулла не отступил. Вздернул острый подбородок навстречу неминуемой смерти. Афанасий хотел оттолкнуть в сторону, но не смог, Бедолага будто врос в землю. Воин попробовал зайти справа, слева, но мешали деревья и столпившиеся рекруты. Афанасий тоже хотел было обойти, но наткнулся на одеревеневшую руку Бедолаги и отступил помимо воли. Да что же он творит?
– Не трогай его, добрый человек, немощен он, – заговорил мулла, обращаясь к воину.
– И в чем его немочь? – спросил тот, хлопая ручкой своего оружия по открытой ладони.
– Головой ослаб. Родные погибли, через пустыню шел, без еды и воды, вот и повредился немного. Это пройдет. Сейчас он успокоится и уйдет с дороги.
– Так, может, ему помочь? – хорасанец красноречиво покачал булаву в руках.
– «Кто убьет человека не за убийство или нечестие на земле, тот словно убил всех людей, а кто сохранит жизнь человеку, тот словно сохранит жизнь всем людям» – сказал всевышний, – ответил Бедолага.
Воин еще раз смерил взглядом его сухонькую фигурку и хмыкнул.
– Ладно, шевелите ногами, не задерживайте. А вы чего вылупились? – замахнулся он палицей на глазеющих рекрутов. – Вперед пошли. – И, бочком обойдя Бедолагу, поспешил в голову колонны.
Заметив приближение еще одного воина, не такого огромного, но более сурового, чем первый, рекруты поспешили подровняться и двинулись дальше. Бедолага затащил ставшего покорным Афанасия поглубже в колонну.
– Ты что придумал, зачем это? – от пережитого волнения голос его дрожал и срывался.
– Да вот решил проверить, со мной еще Бог или совсем меня оставил, – пробормотал Афанасий, немного смущенный и испуганный глупостью своей затеи.
– И как, проверил? – воскликнул мулла. Другие рекруты зашикали на них, чтоб не привлекали внимание охраны.
– Да жив как будто, – ответил купец.
– Вот видишь, Аллах тебя спас.
– Как это Аллах?! – вскричал Афанасий. – Да какой тут… – и осекся. Никто ж не знает, что он веры Иисусовой. И пусть лучше и дальше не знают. – Да, Аллах велик! – вымолвил он натужно.
– Воистину так, – ответил Бедолага и задумался о чем-то своем.
Задумался и Афанасий. А ведь и верно получается. Если мулла утихомирил воина словами из Корана, не дал совершиться смертоубийству, значит, это Аллах помог, не Иисус. Отблагодарил мусульманский Бог за обряды и поклоны, ему положенные. Что ж, нужнее моя душа ему, чем Иисусу? А может, это Иисус силой своею направил Аллаха на спасение бедной заблудшей христианской души? Не дал помереть в чужой земле без покаяния. Но почему книгу неправильную использовал? Ведь уместней было б в уста муллы слова библейские, новозаветные вложить и тем самым явить мощь свою. А если не явил, значит, что? Значит, какие-то другие планы на него у Бога. Или все-таки Аллах помог?..
Да пропали ты пропадом – махнул рукой Афанасий.
– Ты чего? – встрепенулся мулла. – Опять буянить хочешь?
– Нет, спокоен я, – ответил Афанасий. – Просто о доме вспомнилось, – ляпнул он, чтоб хоть что-то ответить.
– Ты, кстати, про него не рассказывал никогда… – заметил мулла.
Афанасий испугался, что ему придется снова рассказывать историю про жизнь в Герате, в которую он уже и сам начал верить. А может, рассказать про Лакшми? Просто поделиться с кем-нибудь. Без тверского прошлого? А то ведь даже Мехмету не открылся до конца. А камень на сердце лежит. Только вот не брякнуть бы лишнего чего. Умен мулла, ему только кончик ниточки покажи, быстро клубок распутает. Хорошо еще, что он, хоть и не имам, все время руководит молитвой и не бывает рядом с Афанасием, когда он прикидывается, что совершает намаз. Но как же хочется поделиться! Подождать остановки или прямо сейчас?
