– …а с помощью семян, рассеиваемых ветром по миру, можно создавать некие новые мелкие существа – не кажущиеся, а видимые. Эти существа можно даже трогать, правда, рука от такого прикосновения станет нечистой. А настоящие демоны могут создавать существа такого вида, каких сам Господь никогда не создавал. Но это, конечно, только с божьего попущения.
– …если хочешь выиграть пять золотых, Ганс, приходи утром на берег. Лучники обычно приходят совсем рано. И ты приходи один. Лучники не любят чужих компаний. Сам знаешь, чем иногда кончаются такие встречи.
– Тоза! Милочка!
Наверное, барон Теодульф вывез уродца из Святой земли, решил Ганелон.
Говорят, что если совершить десяток переходов за горячие пески, признанные безжизненными, и не иссохнуть до смерти от безводия, то можно, постаравшись, попасть в некую страну, сплошь заселенную вот такими уродцами – с большими лысыми головами, но с маленькими, как у ребенка, телами. Они совсем небольшого роста, почти карлики, язык их не похож ни на один другой язык, но они быстро и легко научаются латыни.
Ганелон удивился.
Уродец вдруг шевельнул усами.
Он шевельнул ими необычно дерзко и странно, а потом сильно сощурил свои большие, совсем не карликовые глаза и двумя руками, совсем как человек, схватил со стола чашу с вином. Он, наверное, язычник, подумал Ганелон. Есть ли душа у язычника? И если у него есть душа и он падет в бою на стороне святых пилигримов, то куда душа отправится после смерти такого вот существа – прямо в ад или ее все-таки ее могут направить в чистилище? Ганелон старался как можно ниже наклонять голову, прикрытую капюшоном плаща. Он не хотел, чтобы барон Теодульф случайно узнал его. Вряд ли барон мог его узнать, но Ганелону все равно не хотелось лишний раз попадать под жесткий взгляд единственного глаза, оставленного сарацинами барону.
Испуганная, но все равно улыбающаяся служанка принесла новый кувшин вина, плеснув в чашки всем, также и Ганелону. Иисусе сладчайший! Ганелон совсем не собирался пить. Нет пропасти более обманчивой, чем вино. Вино ослепляет и оглупляет, вино срывает с человека божьи печати. Оно срывает с человека печать руки, и печать рта, и печать лона. Вино сбивает человека с толку, вызывает метафизические тревоги.
– Клянусь бедром святой девы, я истинно говорю! – снова взревел за столом барон. – Нет на свете гусей более скверных и грязных, чем жадные и глупые храмовники-тамплиеры. – И обернулся к храмовникам. – Клянусь очами и взглядом Господа, разве не так?
Храмовники, не оборачиваясь, смиренно уставились в общую чашу.
Только один, не поднимая глаз, заметил: «Игни эт ферро… И птица гусь проникнута божественной благодатью…»
Грузный барон уничтожающе захохотал:
– Игнотум пер игноциус!
На этот раз храмовники переглянулись и не стали ссылаться на то, что они многого не понимают. На этот раз они поняли. Любое неизвестное всегда можно объяснить каким-то другим неизвестным – на этот раз храмовники хорошо поняли пьяного барона. Его угроза прозвучала в шумной корчме столь явственно, что даже пьяные сердженты на мгновение оглянулись. Ганелон не видел глаз храмовников, так низко наклонили они головы над своей нищенской общей чашей, но глаза их, наверное, не выглядели смиренными. Это были крепкие паладины, закаленные в битвах на Святой земле, вряд ли они могли походить на агнцев, красиво выбитых на медной пластине, укрепленной над дверями корчмы. Наверное, злые глаза храмовников светились от праведного гнева. Наверное, они уже успели обсудить свое положение. Благодаря шумному и открытому характеру барона они уже знали о том, что этот богохульник страшной клятвой поклялся на кинжале никогда не делить одну харчевню с храмовниками-тамплиерами. А если почему-либо такое случится, он на том же кинжале страшной клятвой поклялся беспощадно и безжалостно выбрасывать храмовников из корчмы, ибо нет на свете существ более грязных и ничтожных, чем грязные и ничтожные монахи ордена тамплиеров.
– Слуги дьявола!
Храмовники смиренно переглянулись.
Они сомневались, удастся ли барону Теодульфу исполнить свой сложный обет, ко всему прочему, вряд ли угодный Богу. Но им не хотелось ввязываться в драку с глупым перепившим бароном и с его глупыми нелепыми оруженосцами.
Тем не менее один не выдержал. «Таскать с собой карлика-язычника, – смиренно, но достаточно громко заметил он, – это все равно что делить ложе с неверными».
Ганелон напрягся, но барон, к счастью, не расслышал сказанного.
– Тоза, милочка! – снова заревел он, сметая обглоданные кости на кедровый лист. – Клянусь всеми святыми, в корчме найдется кому поглодать кости! Тоза, милочка, брось кости тем гусям, что прячутся в темном углу!
– Но гуси не гложут костей, сир.
Испуганная служанка обращалась к барону как к знатному рыцарю.
Такое обращение растрогало барона.
– Ты так хорошо знаешь гусей?
– Я с Джудеккии, сир. Это большой, правда, бедный остров. Там живут рыбаки, а у меня там был домик под дранкой. Я держала гусей прямо в домике, сир. Нижние бревна домиков быстро обрастают плесенью, на острове сыро и часто ветрено, но гусей это не пугает. Я собирала сухой плавник, прибиваемый к берегу морским течением, плавник в очаге, а горячую золу ссыпала в специальный деревянный ящик. На таком ящике приятно сидеть, сир, особенно в долгие зимние вечера. А гуси, они не грызут костей, – совсем осмелела служанка. И спросила: – Не хотите ли попробовать студень из куропаток, сир?
Барон оторопело уставился на служанку.
Он никак не ожидал от нее такого количества слов.
– Ты из Венеции?
– Да, сир.
– И ты держала гусей?
– Да, сир.
Барон внезапно рассвирепел. Он так ударил кулаком по столу, что высоко подпрыгнули чашки.
– Клянусь божьим словом, – взревел он, – твой мерзкий остров, он часть все той же мерзкой Венеции! А Венеция – это каменный саркофаг, это прогнившая невеста Адриатики, это распухшая утопленница, густо пропахшая мертвой тиной! Венеция – это вонючая лягушка, кваканье которой постоянно отдается на Заморском берегу! Это водяная змея, постоянно кусающая Геную и Пизу! Это гнусная морская тварь, постоянно ворующая куски чужих пирогов! – Барон опять ударил кулаком по столу и с гневом уставился на перепуганную служанку своим единственным пылающим глазом. – С чего ты взяла, что гуси не грызут костей?
– У гусей нет зубов, сир.
Грузный багровый барон изумленно уставился на служанку и вдруг загоготал, оборачиваясь то к своим оруженосцам, то к настороженно повернувшимся в его сторону тафурам, то к пьяным серджентам:
– У гусей нет зубов! Вы слышали? Клянусь копьем святого Луки, это умно сказано! Храмовники глупы – это верно. И у них нет зубов – тоже верно.
И завопил:
– Альм!
