Данте рассмеялся:
– Ива, я всегда хочу секса с тобой, но он очень отвлекает, а сейчас я не хочу ни на что отвлекаться.
Кивнув, она вздохнула.
– Расскажешь, как все прошло?
Данте задумался. Никто из знакомых ему женщин не задал бы вопрос в такой форме. Поинтересоваться, не вламываясь в личное пространство и оставляя ему возможность говорить или молчать на свое усмотрение. Данте вдруг понял, что она не хочет на него давить. И разве не эта поразительная доброта была одним из тех качеств, что раз за разом заставляли его к ней возвращаться?
Данте вздохнул. Встреча с братом была не простой, но она была нужна им обоим. И обоим принесла облегчение. Угрызения совести были весьма болезненны, но не шли ни в какое сравнение с той болью, что он причинил брату. И теперь, когда все наконец-то закончилось, он чувствовал огромное облегчение.
– Не стоит, думаю, я уже достаточно об этом наговорился. – Он осторожно сплел пальцы с пальцами Ивы. – Хватит, если скажу, что мы с Дарио друг другу больше не чужие?
Она кивнула.
– Более чем. – Она легонько погладила колючую щеку.
– Ива, мне нужно с тобой поговорить.
– Кажется, ты только что сказал, что уже наговорился.
– О семейных сложностях, но есть и другие темы.
Уловив в его тоне непривычные нотки, Ива закусила губу. Почему он вдруг стал таким серьезным и… другим? Неужели он прямо сейчас хочет все закончить?
– В чем дело? – Она нервно сглотнула.
Он задумчиво погладил ее по руке и лишь затем встретился с ней взглядом.
– Я тебя люблю, – сказал он просто.
Ива замерла.
– Меня? – переспросила она недоверчиво.
Их пальцы были по-прежнему сплетены, а второй рукой он легонько погладил ее по голове.
– Да, именно тебя. Женщину, перед которой невозможно устоять и которая заставляет меня делать то, что я обещал себе не делать. Женщину, что беззаветно мне отдалась, подарив самый драгоценный подарок и самый лучший в мире секс. Женщину, что научила, как себя простить и найти прощение у других, и тем самым помогла мне примириться с братом. Ты самая сильная и храбрая женщина, что мне только доводилось встречать.
– Данте…
– Ш-ш-ш… Тебе довелось перенести такое, о чем большинство не могут и помыслить, а ты все выдержала и, пожав плечами, оставила прошлое в прошлом. Ива, ты самый необычный человек, что я знаю, и я хочу на тебе жениться и растить с тобой детей.
– Данте, – повторила она настойчивее.
– Нет, позволь мне закончить. Я должен высказаться до конца. – Он осторожно приложил палец к ее губам, а когда вновь заговорил, казался слегка задумчивым и удивленным. Словно сам не ожидал, что все это скажет: – Я всегда думал, что не хочу ни детей, ни семьи, потому что в детстве мне не довелось расти в счастливой семье, и я не верил, что смогу сам ее создать. Но одно я знал точно: ни за что на свете я больше не буду существовать в несчастной семье. Но почему-то с тобой я верю, что у нас обязательно все получится. Я хочу быть с тобой до конца жизни, мисс Ива Анушка Гамильтон.
Сморгнув навернувшиеся на глаза слезы, Ива пыталась осознать услышанное. Но она же совсем не ждала таких слов! Прекрасных, продуманных слов, от которых ее сердце мгновенно растаяло. Даже странно. Она столько о них мечтала, хотя совершенно не надеялась, что когда-нибудь действительно их услышит, и теперь, когда услышала, не может поверить в их реальность…
Разве может Данте Дишон действительно сидеть у ее ног и, держа за руку, старомодно признаваться в любви, говоря, что хочет прожить с ней до конца жизни и завести детей? Наверное, ей стоило бы запрыгать от радости, как получившему ворох подарков на Рождество ребенку. Или с громким вскриком броситься ему на шею, раз все ее мечты и надежды наконец-то сбылись, да еще так внезапно и полно?
Почему она просто сидит, глядя в ясные голубые глаза, и чувствует, как внутри нарастает липкий страх?
Да потому, что все это не по-настоящему. И она никогда не сможет стать той, кто ему действительно нужен.
Она вновь вспомнила сказанное вчера Джованни: «Нет ничего хуже пустых сожалений. Живи так, чтобы тебе не пришлось ни о чем жалеть».
Старик прав, нельзя допустить, чтобы любовь сменилась сожалением. Потому что, женившись на ней, Данте станет до конца жизни об этом жалеть. И она этого не вынесет.
Но как ему все объяснить, не выдавая самой страшной тайны? И она не хотела, чтобы он поцелуями заставил ее замолчать, сказав, что все это не важно. Потому что это важно. Может, еще не сейчас, пока они оба наслаждаются самым расцветом невероятно мощного чувства, что нашло путь к обоим их сердцам, но позже это точно станет очень важно. Когда первый пыл пройдет, суровая реальность останется и им придется как-то жить дальше. Но захочет ли он этого? Захочет ли жить с ней, зная, что она никогда не сумеет подарить ему желаемое?
Но что, если она предоставит выбор ему, а он сделает его, руководствуясь самозабвенной добротой? Нет, так нельзя. Им обоим будет проще, если она сама все решит. Глубоко вдохнув, она собралась с мыслями, вспоминая, как когда-то сумела внушить родителям, что то лечение принесет ей лишь пользу. Болея, она научилась мастерски собой владеть и играть, однажды осознав, что людям вокруг нее требуется куда больше утешения, чем ей самой. Потому что, как ни смешно, но происходившее с ней поглощало всю ее целиком и без остатка, а окружающие могли лишь беспомощно смотреть, ничем не в силах ей помочь.
И теперь пришло время вновь призвать на помощь актерское мастерство и убедить Данте Дишона, что она не хочет выходить за него замуж.
– Данте, я не могу за тебя выйти, – объявила она, глядя в резко прищурившиеся голубые глаза.
Он удивился или не поверил? Наверное, и то и другое. Он только что сделал самое романтичное признание в мире, только от этого привычная заносчивая надменность никуда не делась.
Данте молча кивнул, но Ива не могла не заметить, как переменилось его лицо, и старательно напомнила себе, что поступает так лишь ради него самого. Пусть сейчас ему и больно, но он как-нибудь переживет раненое самолюбие, и в конечном счете так ему будет лучше. Намного лучше.
Она отлично понимала, что он ждет объяснений и что она должна хоть что-то сказать, но не прозвучат ли все объяснения пустыми отговорками? Нельзя же заявить, что их образ жизни несовместим или что она никогда не хотела жить в Париже или даже Нью-Йорке, потому что он наверняка сумеет найти решение, устраивающее их обоих.
Есть лишь один способ убедиться, что Данте Дишон раз и навсегда исчезнет из ее жизни, но эти слова сложнее всего произнести. Произнести так, чтобы он поверил, что это действительно правда.
Собравшись с мыслями, она заговорила нарочито тихо, потому что, как ни странно, именно шепот больше всего привлекает внимание, видимо, потому, что для того, чтобы его расслышать, приходится прилагать определенные усилия:
