Боязливого повелителя с большим трудом уговорили вернуться. Наконец он пришел и, важно усевшись в парадное кресло, спросил майора Ленга:
Зачем вы стреляли из ружей?
Чтобы оказать вам честь; европейских королей всегда принимают под гром орудий.
А зачем ружья были направлены в землю?
Чтобы вы не могли ошибиться относительно наших намерений.
Мелкие камешки полетели мне в лицо. Почему вы не стреляли в воздух?
Чтобы случайно не поджечь соломенные крыши ваших домов.
Ну, и хорошо. Дай-ка мне рому.
Нечего и говорить, что, как только майор исполнил желание вождя, беседа стала вполне дружеской.
Портрет этого властелина части Тиманни вполне заслуживает того, чтобы присоединить его к нашей галерее, в особенности, если припомнить поговорку: «Ab uno disce omnes» (По одному судят обо всех (лат.). (Прим. персе.)).
Вождю Ба-Симере было восемьдесят лет. «Кожа у него была вся в пятнах и морщинах, словно кожа крокодила; глаза темно-зеленые и глубоко запавшие; с подбородка жгутом фута на два спускалась седая борода. Подобно вождю с противоположного берега он носил ожерелье из кораллов и зубов леопарда. На нем был плащ бурого цвета, еще грязнее, чем он сам; ноги толстые, как у слона, были лишь наполовину прикрыты холщовыми штанами, некогда, вероятно, белыми, но после многолетней носки принявшими зеленоватую окраску. Вождь держал в руке в качестве знака своего достоинства жезл с навешенными на него погремушками разной величины».
Как и другим путешественникам по Африке. Ленгу пришлось долго спорить относительно платы за право прохода и
торговаться с носильщиками, но благодаря своей твердости он сумел защитить себя от вымогательства негритянских царьков. Дальнейший путь майора Ленга лежал через Тома, где никогда не видели белого человека, и далее через Баландеко, Рокетчник (по определению путешественника, находящийся на 12°11? долготы к западу от Гринвича и 8°30' северной широты), Мабунг, расположенный по ту сторону довольно широкой реки, которая протекает севернее реки Рокель, и, наконец, Ма-Йоссо – большой город на границе Тиманни.
Путешественник в этих краях ознакомился со своеобразной организацией; она напоминает франкмасонское
[66]
общество и носит название «пурра». Кайе еще раньше отметил ее существование на берегах Риу-Нуньиш.
«Власть этой организации, – утверждает Ленг, – даже сильнее власти местных вождей. Вся ее деятельность проходит скрытно и окутана глубочайшей тайной. Правители никогда не вмешиваются в дела «пурры», никто не смеет сомневаться в справедливости ее суда. Я тщетно пытался разузнать что- нибудь о происхождении и причинах возникновения этого необыкновенного сообщества. У меня есть основания предполагать, что в настоящее время они неведомы и большинству жителей Тиманни. Может быть, они неизвестны даже самим членам «пурры»: ведь это страна, не сохранившая никаких легенд – ни в записях, ни в устной песенной передаче».
Вся область Тиманни, судя по сведениям, какие удалось раздобыть Ленгу, делится на четыре части, вождям которых присвоен титул султана.
Почва довольно плодородна, и на ней в изобилии могли бы расти рис, иньям, маниок, земляные орехи и бананы, если бы не лень, беспечность, распущенность и корыстолюбие туземцев, старающихся, к сожалению, перещеголять друг друга в пьянстве.
«Мне кажется, – говорит Ленг, – что некоторое количество мотыг, цепов, грабель, лопат и других простых орудий было бы принято этим народом с радостью, если бы ему пояснили способ их употребления. Такие предметы больше соответствовали бы его и нашим интересам, чем ружья, поношенные шляпы и шутовская одежда, которыми обычно снабжают негров».
Несмотря на филантропические пожелания нашего путешественника, ничего с тех пор не изменилось. По-прежнему мы наблюдаем среди негров то же пристрастие к крепким напиткам и видим, как какой-нибудь царек разгуливает, напялив мятый цилиндр, похожий на мехи аккордеона, и натянув на голое тело синий фрак с медными пуговицами. В сущности, это их парадное одеяние.
Спустя несколько дней возникли крупные беспорядки, на-
правленные против Ленга, как одного из белых, препятствующих работорговле и наносящих серьезный ущерб процветанию страны.
Первый город, в который попадаешь в области Коранко, – это Ma-Бум. Любопытно, кстати, отметить, какие чувства возбудила у майора Ленга оживленная деятельность его обитателей.
«Я вошел в город, – рассказывает он, – на заходе солнца, и вначале жители произвели на меня чрезвычайно приятное впечатление. Они возвращались после трудового дня. Одни работали на полях, выращивая урожай, которому близкие дожди должны были пойти на пользу. Другие загоняли в загородки скот: гладкие бока и хороший вид животных свидетельствовали, что их пасут на тучных пастбищах. Последние удары молота доносились из кузницы; ткач измерял количество ткани, выработанной с утра, а кожевник укладывал в мешок ножны, кошели и другие предметы, мастерски изготовленные и окрашенные. Муэдзин, взобравшись на минарет рядом с мечетью, важно и размеренно восклицал: «Аллах акбар!»- призывая набожных мусульман к вечерней молитве».
Если бы какой-нибудь художник вроде Марила или Анри Реньо
[67]
изобразил эту сцену на фоне пейзажа, освещенного вечерними лучами солнца, еще яркими, но уже приобретающими зеленые и розовые тона, то разве нельзя было бы назвать ее, как часто называют изображение подобных картин в наших пасмурных краях, «Возвращение с поля»?
«Это зрелище, – продолжает путешественник, – по своему характеру и по внушаемым чувствам представляет приятный контраст с шумом, сумятицей и распущенностью, царящими в вечерние часы в городах Тиманни. Но не надо верить обманчивой внешности; с глубоким сожалением я должен прибавить, что поведение жителей Коранко отнюдь не подтвердило хорошего мнения, которое я сначала составил себе о них».
Путешественник проехал Куфулу, где встретил благожелательный прием, пересек отличающуюся приятным разнообразием местность с горами Коранко на заднем плане и остановился в Симере, где вождь приказал своему «гириоту» воспеть приезд иноземца. Однако домa его подданных были построены плохо и покрыты гнилой соломой. Она свободно пропускала дождь, а дым выходил просто сквозь щели в крыше. Поэтому после грозы Ленг, по собственным словам, походил скорей на плохо вымытого трубочиста, чем на белого чужеземца, гостя султана Симеры.
