— Ты хорошо спишь?
— Отлично.
— Сколько?
— По-разному бывает.
— От чего это зависит?
— От того, сколько мыслей в голове.
— Ешь нормально?
— Когда хочется.
— Трудности с дыханием бывают?
— Нет.
— Боли в груди?
— Тяжесть бывает, но не сильная.
— Холодный пот?
— Нет.
— Обмороки? Или ощущение, что вот-вот потеряешь сознание?
— Нет.
— Цикл регулярный?
— В смысле?
— Менструальный цикл.
— Нет.
— Когда была последняя менструация?
— Не знаю.
— Ты не следишь за этим?
— А что, надо?
— Хорошо бы. Предохраняешься?
— Что-что?
— Ну, чем-то пользуешься? Презервативами, спиралью, таблетками…
— Какими таблетками?
— Есть такие новые препараты: если их принимать, не забеременеешь.
— И правда помогает?
— Конечно! Твой муж что, не использует презервативы?
— У меня больше нет мужа.
— Он тебя бросил?
— Это я его бросила.
— А когда вы были вместе, он пользовался презервативами?
— Не знаю. Я вообще не знаю, что такое презерватив.
— Ведешь регулярную половую жизнь?
— С чего бы мне рассказывать тебе об этом?
— Если не хочешь, не будем об этом говорить.
— Не хочу.
Армандо убрал инструменты в сумку, сел в полуразвалившееся кресло и вздохнул:
— Тебе надо притормозить, Лина. Ты себя загнала.
— В смысле?
— У тебя нервное истощение. Ты совсем себя не бережешь.
— И что с того?
— У тебя бронхит. Я дам тебе микстуру.
— А дальше мне что делать?
— Надо обследоваться: печень немного увеличена.
— У меня нет времени на обследования. Дай мне лекарства.
Армандо недовольно покачал головой:
— Послушай, я уже понял, что с тобой лучше не ходить вокруг да около: у тебя шумы в сердце.
— Что это значит?
— Это значит, что есть проблема, и возможно, не самая безобидная.
Лила встревоженно нахмурилась:
— Ты хочешь сказать, что я умираю?
— Нет, — улыбнулся он, — но надо обследоваться у кардиолога. Приходи завтра ко мне в больницу, я направлю тебя к хорошему специалисту.
Лила нахмурилась, встала и холодно сказала:
— Завтра не получится. Завтра я иду к Соккаво.
42
Особенно ее бесил взволнованный голос Паскуале. По пути домой он начал допытываться:
— Что тебе сказал Армандо? Что с тобой?
— Ничего, все нормально, просто надо больше есть.
— Вот видишь… Ты совсем о себе не думаешь.
— Паскуа, — не сдержалась Лила, — ты мне не отец, не брат, ты мне никто. Оставь меня в покое, ясно тебе?
— Я что, не имею права о тебе беспокоиться?
— Нет. И будь повнимательнее с тем, что делаешь и говоришь, особенно при Энцо: только попробуй сказать ему, что мне стало плохо, — а это неправда, плохо мне не было, просто голова закружилась, — и нашей дружбе конец.
— Возьми пару выходных и не ходи к Соккаво. Сначала тебя отговаривал Капоне, теперь комитет: это вопрос политической целесообразности.
— А мне плевать на политическую целесообразность. Вы втянули меня в неприятности, а теперь я буду делать то, что считаю нужным.
Она не пригласила его подняться, и он уехал обиженный. Придя домой, Лила с особой нежностью поцеловала Дженнаро, затем приготовила ужин и села ждать Энцо. Она решила почаще отрываться от дел и устраивать себе перерывы для отдыха. Энцо задерживался, и Лила покормила сына ужином. Она боялась, что в этот вечер Энцо встречается с женщинами и вернется поздней ночью. От этих мыслей вся ее нежность к сыну улетучилась, и, когда он опрокинул стакан воды, Лила заорала на него как на взрослого, ругаясь на диалекте: «Можешь ты хоть минуту посидеть на месте? Сейчас как врежу! Всю жизнь мне испортил!»
В этот момент появился Энцо. С ним она постаралась быть приветливой. Они поели, хотя Лиле кусок не лез в горло, ей было больно глотать и драло грудь. Когда Дженнаро уснул, они сели за задания, но Энцо быстро устал и сказал, что хочет спать. Лила предпочла пропустить его слова мимо ушей — она хотела посидеть с ним подольше, потому что боялась остаться одной у себя в комнате: вдруг симптомы, о которых она не рассказала Армандо, проявятся снова и убьют ее.
— Может, все же объяснишь, что происходит? — тихо спросил Энцо.
— Ничего.
— Ты всюду таскаешься с Паскуале. Что у вас за секреты от меня?
— Мне приходится с ним таскаться: он же записал меня в профсоюз, вот мы и ходим по профсоюзным делам.
Энцо смотрел на нее с отчаянием.
— Что ты? — спросила она.
— Паскуале рассказал мне, что ты устраиваешь на заводе. Ты обо всем докладываешь ему, докладываешь комитету… Один я не должен ничего знать.
Лила вскочила с места и побежала в ванную. Значит, Паскуале проболтался. Но что именно он успел рассказать? Только о бумаге, которую она от имени профсоюза собиралась подать Соккаво, или еще и о Джино, и о том, что ей стало плохо на виа Трибунале? Промолчать он, конечно, не мог: в мужской дружбе свои законы — неписаные, но нерушимые, — не то что в женской. Немного успокоившись, она вернулась к Энцо.
— Паскуале — трепло.
— Паскуале — мой друг. А вот кто мне ты?
Его интонация потрясла Лилу. Стыдясь собственной слабости, она пыталась сдержать слезы, но они сами покатились у нее по щекам.
— Я не хочу, чтобы из-за меня у тебя были неприятности, у тебя и своих хватает. Я боюсь, что ты меня прогонишь! — Она высморкалась и добавила шепотом: — Можно я сегодня лягу с тобой?
Энцо смотрел на нее, не веря собственным ушам.
— В каком смысле?
— В каком хочешь.
— А чего хочешь ты?
Лила, упершись взглядом в стоявший посередине стола дурацкий графин с куриной головой, который так нравился Дженнаро, проговорила:
— Я хочу, чтобы ты был рядом.
Энцо печально покачал головой:
