Мне все время хотелось смотреть на ее лицо. Я даже разговаривал как какой-нибудь педик.
– Можно я дотронусь до твоего лица? – спрашиваю я.
– Нет, – отвечает она.
И я не мог оторваться от ее лица. Мне даже не хотелось ничего другого типа обниматься и все такое. И даже трахаться или чего, а просто вот так быть с ней рядом. Я даже начал думать как какая-то размазня. Это было совсем не… в общем, это было как… наверное, любовь, что ли.
Когда кончилась музыка, я предложил ей поехать со мной. Главное, ей действительно было все это интересно, я был ей интересен. Даже когда я рассказывал о всяких там неприятностях, даже это, блин, ей было интересно.
Я взял на время тачку у одного из знакомых охранников, и мы поехали в Борнмут
[7] и провели день вместе. Я раньше ничего подобного не испытывал. Я чувствовал себя по-новому. Я чувствовал себя другим.
И вот мы сидим в одной кафешке и мирно себе болтаем, и когда мы выходим, трое этих подонков типа стоят там, смотрят на нас и ухмыляются на Саманту. На мою Саманту.
– Чего уставились? – говорю я.
Один из ребят, сразу видно, скис:
– Так просто.
– Пошли, Дейв, – говорит Саманта, – они ничего такого не делали.
– А что, у тебя проблемы, а? – вступает тут другой трескун. – Можешь отсосать у меня, мне пофиг.
В такие вот моменты я вспоминаю старые фильмы с Брюсом Ли. Все это кун-фу, вообще-то, полная фигня, но одна вещь, которую сказал Брюс Ли, один совет, который он дал, всегда служил мне добрую службу. Он говорил: надо бить не противника, а сквозь противника. И вот тут этот говорун – я вижу только рыжую стену за его башкой. И именно в нее я и целюсь, именно ее я и собираюсь разнести вдребезги.
Все, что я помню дальше, – это что я смотрю на второго чувака и говорю:
– Ну, кто следующий?
Они просто застыли и смотрят на своего дружка-урода, который валяется на земле и ему явно несладко. Тут любопытные начали носы совать, и я решил, что лучше скорее ехать обратно в город, поскольку Саманта жила в Ислингтоне, почти рядом со мной, чем я был чертовски доволен. Так или иначе, этот небольшой эпизод испортил нам весь день, в самом деле.
– Зачем ты это сделал? – спросила она в машине, когда мы уже выезжали на трассу.
Она вроде не сердилась, просто из любопытства спрашивала. Все-таки она такая красивая, что я даже думать об этом не могу. Я не мог нормально сосредоточиться на дороге. Мне кажется, что я время теряю, когда на нее не смотрю.
– Да это они первые полезли и тебе уважения не показали.
– А тебе важно, да, чтобы меня не обижали?
– Для меня это важнее всего на свете, – отвечаю я ей. – Я раньше такого никогда не чувствовал.
Она смотрит на меня, задумчиво так, но ничего мне не отвечает. Я уже сам лишнего наговорил. Это все от химии, я это знаю, но все это у меня внутри, и мне абсолютно пофиг.
Мы едем к ней. Мне слегка неприятно было, когда я увидел ее фото с этим парнем. Это когда она еще моложе была. Штука в том, что он, как и Саманта, был без чертовых рук.
– А это твой парень, а? – я спрашиваю. Ничего не могу с собой поделать.
Она смеется в ответ:
– Он что, должен быть моим парнем только потому, что у него рук нет?
– Да нет, я не это имел в виду…
– Это один немец, мой знакомый, – говорит она.
Чертов фриц. Две мировые войны и один Кубок мира, сука.
– Ну так что? Он твой парень?
– Да нет же. Просто приятель, вот и все.
Я почувствовал прилив радости, и мне этот капустник даже нравиться начал. В самом деле, бедняга, без рук и все такое, не очень-то весело ему приходится.
Мы еще немного поболтали, и Саманта рассказала мне кое-что. Про свое прошлое. От чего у меня кровь закипела.
Нью-Йорк-Сити, 1982
Брюса Стёрджеса, человека, сидящего, где он и хотел сидеть, – в дорогом офисе в центральном Манхэттене, тем не менее преследовала назойливая и неприятная мысль. Он выглянул в окно, выходящее на север, на замечательный вид Центрального парка. Величественные здания Крайслера и Эмпайр-стейт-билдинг возвышались напротив, с презрением глядя сверху вниз на его стремительный рост, как два вышибалы из ночного клуба. Всегда на тебя кто-то смотрит сверху вниз, подумал он, грустно улыбаясь, как бы высоко ты ни забрался. Эти два здания были в своем роде исключениями, особенно небоскреб Крайслера в стиле ар-деко. Ему вспомнились Фрэнк Синатра и Джин Келли, которые превратили город в огромные декорации для своего мюзикла «Увольнение в город». Свобода, вот что олицетворял для него Нью-Йорк. Это было избито и не ново, но, подумал он, это было именно так. Однако замечательный вид из окна не стер из его воображения назойливые, прожигавшие мозг образы изуродованных, корчащихся от боли калек. Хуже ему еще не бывало. Он инстинктивно набрал номер Барни Драйсдейла в Лондоне. В голосе Барни, в его спокойной, естественной уверенности в себе было что-то, что всегда успокаивало Брюса, когда ему становилось тяжело, как сейчас.
Барни Драйсдейл, пакующий вещи в своей квартире в Холланд-Парк, был отнюдь не рад раздавшемуся телефонному звонку.
– Ну что еще? – раздраженно простонал он. Барни готовился уехать в свой загородный домик в Уэльсе на длинные выходные, чтобы подготовить переезд туда семьи в следующем месяце. – Алло…
– Привет, старина! – произнес в трубку Брюс почти с издевкой.
– А, Брюс! – засмеялся в ответ Барни, голос старого друга поднял ему настроение. – Старый черт! Как с тобой там янки обращаются?
Стёрджес ответил набором общих фраз. Барни заметил лишь легкий холодок в тоне старого приятеля, когда спросил про Филиппу и мальчиков, – он с ней не очень ладил. Ребята неплохо устроились в квартирке на Лонг-Айленде, но она терпеть не могла Америку. Попытки умилостивить ее с помощью экспедиций за покупками в «Блумингдейл» и «Мейсиз» не увенчались успехом. Сам Стёрджес был просто влюблен в Нью-Йорк. Ему нравилась собственная анонимность, состояние человека, еще не узнавшего всех тех, с кем ему предстояло познакомиться. Он обожал клубы. Ему вспомнился парень, которого он трахнул вчера в туалете в одном восхитительно грязном клубе в Ист-Виллидж…
– Ты меня застал не в очень подходящий момент, старина, – объяснил Барни, – собираюсь за город на выходные.
«И я тоже, дорогой мой», – подумал про себя Стёрджес, потирая пах и выглядывая в окно на возвышающиеся контуры Манхэттена.
– Просто замечательно, – сказал он.
«Просто замечательно», – подумал он про себя. Но внутри у него было беспокойно. Калеки и его страсть к молоденьким мальчикам: нужно быть поосторожней. Так легко можно потерять все, чего достиг. Он был рад разговору с Барни. Слава богу, что есть Барни.
