– Ты что, лондонский зоопарк ограбил, что ли? Что это у тебя за хуев фламинго на голове?
Андреас вопросительно поглядел на нее. Саманте показалось, что она заметила жесткость и гнев в его взгляде, но он сменился таким полным спокойствием, что она решила, что ей привиделось.
– Понятно… фламинго. Саманта пошутила, да?
– У тебя что, чувства юмора нет, что ли?
– Ты очень молода, Саманта, очень молода, – заметил Андреас.
– Да ты что? Мне столько же лет, как и тебе. У нас наверняка разница-то всего в пару недель.
– Я тоже очень молод. Разница, однако же, в опыте.
Она снова готова была поддаться приступу ярости, но Андреас уже вставал из-за стола.
– А теперь я пошел. Но сперва мы все же поцелуемся, ладно?
Саманта не пошевелилась, когда он наклонился и поцеловал ее в губы. Его поцелуй был нежен. Он задержался, и Саманта почувствовала, что отвечает взаимностью. Потом он поднялся.
– В восемь нормально, да?
– Да, – ответила она, и он ушел.
Она осталась одна и осознала это с болью. Она понимала, что подумали про них окружающие: двое теназадринов целуются.
«Так или иначе, – подумала Саманта, – его, по крайней мере, моя компенсация не интересует».
Вскоре после этого она ушла, безо всякой цели прогулялась по Чаринг-Кросс-роуд, свернула на Сохо-сквер, повалялась на солнышке с офисными служащими. Потом она прошлась по улочкам Сохо и дважды прошагала всю Карнаби-стрит, и, только почувствовав себя без ног от усталости, она спустилась в подземку и отправилась в Шепердз-Буш, в сквот, который делила с группой молодых панков, чей персональный состав периодически менялся.
На кухне болезненно худой рыжеволосый шотландский парень, покрытый прыщами, по имени Марк наворачивал яичницу с беконом и фасолью прямо со сковородки.
– Все нормально, Саманта? – улыбнулся он ей. – У тебя спида, случайно, нет?
– Нет, – с вызовом ответила она.
– Мэтти и Спад поехали в город. А я не мог пошевелиться с утра. Повеселился круто прошлой ночью. И вот только завтракаю. Жрать хочешь? – Он кивнул на свернувшиеся в жире остатки пищи.
– Нет… нет, спасибо, Марк. – Саманта выдавила из себя улыбку.
Она начала чувствовать, как на ее лице растут прыщи, только потому, что она стоит рядом с его сковородкой. Ребятам-шотландцам, которые жили на этой квартире, было всего по шестнадцать, но они были настоящими свиньями: грязные, шумные, с наивными вкусами в музыке. Они были довольно дружелюбны, но проблема была в избытке их дружелюбия; они дышали за твоей спиной, как семейство жизнерадостных щенков. Она зашла к себе в комнату, которую занимала еще с двумя девушками, Джулией и Линдой, включила черно-белый телик и не сводила глаз с настенных часов, пока не настало время уходить.
Она опоздала в «Корабль» на десять минут. Он уже был там – сидел в углу. Подойдя к стойке, она заказала себе сидра. И села к нему за столик. Путь к столику показался ей вечностью, она чувствовала на себе взгляды всех людей в баре. Улыбнувшись ему в ответ и нервно оглядываясь по сторонам, она с удивлением отметила, что никто, похоже, не обратил на них никакого внимания. Они много выпили и приняли спида, который у нее все-таки был и которого она не дала Марку-шотландцу.
В этот вечер под разъяренные звуки выступающей группы Андреас и Саманта плясали «пого», забыв обо всем, как безумные. Саманту охватило ощущение свободы и спокойствия, какого она никогда еще не испытывала. Это чувство было вызвано не алкоголем и наркотиками: его источником был Андреас со своей заразительной уверенностью в себе и жизнелюбием.
Она знала, что пойдет с ним домой. Ей хотелось одновременно и веселиться здесь дальше, и поскорей закончить.
На обратном пути Саманта почувствовала, что рай потерян, когда перед ними возникло трио пьяных, улюлюкающих скинхедов.
– Чертов цирк уродов! – выкрикнул один.
– Пусть идут, – сказал второй, – на фиг они тебе сдались?
– А сиськи у нее ничего. Дай пощупать, малышка!
Первый подонок дернулся к Саманте.
– Отвали! – крикнула она.
Внезапно Андреас встал перед ней, преграждая ему дорогу.
На какое-то мгновение лицо юного скинхеда выразило удивление и вопрос, как будто он с испугом осознал, что ситуация сейчас выйдет из-под его контроля совершенно неожиданным образом.
– Уйди с дороги, блин, ты, урод чертов! – прошипел он Андреасу.
– Действительно, отойди! – сказала Саманта. – Не хочу, чтобы за меня кто-то разбирался!
Тем не менее Андреас не сдвинулся с места. Он глядел своему предполагаемому мучителю прямо в глаза, медленно и расслабленно шевеля желваками. Казалось, он наслаждался этой нежданной помехой, абсолютно владея собой. Он не спешил открыть рот, но, когда он заговорил, речь его звучала медленно и монотонно.
– Если ты не оставишь нас в покое, я отгрызу тебе твою сволочную морду. Понял? Останешься без морды.
Он удерживал свой взгляд. Глаза обритого подонка сперва заслезились, потом задергались. Он громко заорал, но при этом, возможно, сам того не замечая, стал отступать назад.
– Пошли, Тони, на хрен этого фрица-урода, пойдем, пока мусора не набежали, – сказал его приятель.
Уходя, они еще выкрикивали свои оскорбления, но в них звучала маниакальность и протест отчаяния, свойственные униженным и побежденным.
Саманта была поражена. Она боролась с этим ощущением, но чувствовала, что немец все больше и больше поражает ее.
– А ты смелый.
Андреас кивнул в сторону. Подобием пальца на культе, заменявшей руку, он дотронулся до своей головы.
– Я не боец. Руки коротки, – с улыбкой произнес он, – и поэтому надо пользоваться головой. Вот где я побеждаю и проигрываю свои сражения. Иногда получается, иногда не очень, понимаешь? – Он кивнул, в его улыбке читалось: c’ est la vie
[6].
– Ну да, ты просто загипнотизировал этих подонков, – ответила ему Саманта. И она поняла, что загипнотизированными здесь были не только одни скинхеды.
Она поняла, что влюблена в Андреаса.
Трескуны
Мы болтали часами, просто болтали, блин. Я никогда столько языком не трепал в своей жизни, тем более с бабой. Но я даже не смущался. Как будто разговариваешь не с девчонкой – не с девчонкой в обычном смысле. Я рассказывал о себе, о Бале, о дворе, о матери и старикане, о Сучке и пацаненке, но больше всего я рассказывал о Фирме, о делах, что мы проворачивали, и о тех, что собирались провернуть, и о том, что я собирался сделать с этим подонком Лионси из миллуоллских. Как я с ним разберусь раз и навсегда.
