Он долго думал, куда бы пристроить Камень. Для перстня
слишком велик, для серьги тяжел. Правда, некоторые дворяне носят в ухе
преогромные лалы и яхонты, но это надо железные мочки иметь, да и больно
прокалывать. В конце концов заказал придворному ювелиру тончайшую паутинку из
золотых нитей и стал носить Яблоко на шее. На всякий случай, распространил
слух, что это Божье Око, благодаря которому «князь-ангел» обладает даром
ясновидения. Лучшая защита от воровства – суеверие.
Когда князь коснулся алмаза, в толпе охнули, кое-кто даже
прикрыл ладонью глаза – это на Камне заиграли солнечные лучи. Самое время для
благословения.
Ластик громко сказал свое обычное:
– Благослови вас Господь, люди добрые. Ступайте себе с
Богом. А кому милостыню или еды – идите к ключнику.
И понадеялся: вдруг в самом деле все разбредутся. Пару раз
случалась такая удача.
Толпа с поклонами потянулась к воротам, но несколько человек
остались.
Ластик тяжело вздохнул. Увы. Начиналось самое муторное.
Ну-ка, кто тут у нас сегодня?
Мужик с бабой, старый дед и еще целая ватага: купчина, и с
ним полдюжины молодцов. Они стояли кучкой на том самом месте, где через
четыреста лет будет расположен вход в подземные склады – именно отсюда начались
все Ластиковы злоключения.
Неслучайно он выпросил у Юрки именно этот участок. Дело тут
было не в ностальгии по родному дому. Ластик очень надеялся отыскать точку,
откуда можно попасть в 5 июня 1914 года. Пока строились княжеские хоромы, он
исходил шаг по шагу всё подворье, тыкался чуть не в каждый сантиметр почвы, но
ничего, похожего на хронодыру, не обнаружил – ни ямки, ни трещины, ни даже
мышиной норы. Видно, лаз образовался (то есть образуется) позже, когда
«Варваринское товарищество домовладельцев» затеет строить доходный дом с
коммерческими подвалами…
Попугай Штирлиц, которого первоначально звали Диктором,
тронул Ластика лакированным клювом за ухо – вернул к действительности.
Эту пеструю птицу князь Солянский приобрел у персидского
купца, заплатив золотом ровно столько, сколько весило пернатое создание.
Торговец божился, что попугай умеет в точности повторять сказанное – запоминает
что угодно, причем вмиг, с первого раза. И продемонстрировал: произнес что-то
на своем наречии, хохластый послушал, наклонив голову, и тут же воспроизвел
этот набор звуков. Голос у птицы был точь-в-точь, как у диктора, читающего
новости по радио.
И пришла Ластику в голову идея – обучить попугая, чтобы
заменял собой радиоприемник. Очень уж истосковался пленник средневековья без
средств массовой информации.
Каждый вечер он вколачивал в Диктора разные фразы, которые
обычно произносят радиоведущие и которых Ластику теперь так недоставало.
Попугай слушал, внимательно наклонял голову, но упорно помалкивал.
А в Штирлица его пришлось переименовать, когда выяснилось,
что молчит коварная птица только при хозяине, зато челяди потом всё отличным
образом пересказывает. Ластик был свидетелем, как попугай гаркнул на слуг:
«Добрррого вам утррра, дорррогие рррадиослушатели!» – те, бедные, аж
попятились.
И сегодня, перед исцелением, тоже отличился. В самый
отвественный момент, перед заклинанием, проорал «Дурррдом!». Это слово Ластик у
Дмитрия Первого перенял и повторял часто – вот Штирлиц и подцепил.
Первыми к крыльцу подошли мужик и баба. Она вся красная от
волнения, он набыченный, морда злобная, глядит в землю.
Поклонились оба низко, дотронувшись рукой до земли.
– Ну, что у вас?-настороженно спросил Ерастий. Ответила
баба:
– Да вот, ангел-князюшка, наслышаны о твоей мудрости, пришли
за наставлением. Насилу его, аспида поганого, уговорила. – Она двинула мужика
локтем в бок, он насупился еще больше. – Муж это мой, Илюшка-иконописец.
– Если детей Бог не дал, это не ко мне, – сразу предупредил
Ластик. – Благословить благословлю, а только в немецкую слободу, к лекарю
ступайте.
– Нет, кормилец, детей у нас восемь душ. Мы к твоей
княжеской милости по хмельному делу.
– А-а, – немного успокоился Ластик. – Могу, конечно,
волшебные слова сказать, чтоб поменьше пил. Некоторым помогает.
Баба перепугалась:
– Нет, батюшко! Вели, чтоб пил, а то вторую неделю вина в
рот не берет, совсем житья не стало. Он, когда выпьет, и веселый, и добрый,
детям гостинцы дарит, меня ласкает. А когда тверезый, злыдень злыднем. Теперь
ему отец архимандрит с Варвары-Великомученицы заказал большую «Троицу» –
говорит, год к вину не прикоснусь, икону писать буду.
– Ну и хорошо. Чего ж ты?
– Так погибаем совсем. Орет, дерется, за воло-сья таскает.
Видел бы ты моего Илюшу пьяненького – до того благостен, до того ликом светел!
А ныне погляди на рожу его зверообразную.
Ластик поглядел – да, так себе рожа.
– Не могу я икону писать, если выпимши, – мрачно сказал
Илюшка. – Рука дрожит.
– А если немножко выпьешь? – спросил князь-ангел.
– Немножко не умею. Уж коли пью, так пью. А не пью, так не
пью.
Задумался Ластик – случай был не из простых. Баба смотрела
на него с надеждой, мужик пялился в землю.
– Вот что, Илюшка, ты иди, – сказал наконец Ерастий. – А ты,
баба, поди поближе. – И спросил шепотом. – Он у тебя щи, ну шти, ест?
– Кислые, с ботвиньей очень уважает. Кабы каждый день варила
– ел бы.
– Вот и вари ему каждый день. А в горшок потихоньку чарочку
вина подливай, только не больше. Для доброты ему довольно будет, а рука от
одной чарочки не задрожит.
Просветлела баба лицом, закланялась, хотела в краешек
кафтана поцеловать – еле отодвинулся. Но Штирлиц скептически проскрипел:
– В эфиррре рррадиокомпозиция «Вррредные советы»!
И осталось у Ластика на душе сомнение – правильно ли сделал?
А что бы, интересно, ей посоветовал папа, если б она пришла к нему в фирму за
консультацией? Ох, вряд ли папа стал бы жену учить обманывать собственного мужа
и травить его алкоголем…
Со следующим ходоком еще хуже вышло. Это был старик, по виду
странник – в драных лаптях, с котомкой через плечо.
– Князь-батюшко, – начал он по обычаю, хотя сам годился
Ерастию в дедушки, – як твоей пресветлой милости издали пришел, с-под самой
Рязани.
Лицо у дальнего ходока было землистое, взгляд потерянный.
