– Я понял.
– Я просто рядом был, очень близко, и вот этот песочек оттуда как выплеснулся, двумя струйками такими. Я посидел, подождал.
– Сколько?
– До следующего утра. С места не сходил. С автоматом в обнимку. Потом собрал песочек, и пошёл возвращаться. Как, что, ей-богу – не отложилось. Памятью заплатил. Я даже не помнил, что песок собрал. Только уже дома увидел.
– Эхе-хе. Ну, хоть нарисовал, где.
– Ну вы меня вынудили же!
– Ладно, Анатолий, останешься пока у нас, до выяснения.
– Ну и суки же вы. Я же рассказал всё, к порталу больше не пойду ни в жизнь. Никому ничего не скажу.
– Вот мы и подумаем, как обеспечить, чтобы ты никому ничего не сказал, не дай бог.
– Убьёте же, гады.
– Не лишено смысла, между прочим. В общем, отдыхай пока.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
26 августа 1994 года
ФЕНИМОР И ДР.
ГЛАВА 10
Последняя встреча в эту «пятницу»1 у Фенимора была в «американской стекляшке № 8», совсем близко от дома. Встреча закончилась быстро. Уже в половине шестого он вышел на свежий воздух, сунул полученный пакет за пазуху, запахнул и застегнул «аляску», надвинул шапочку на самые брови и, всё-таки ёжась, пошёл домой. Августовское астраханское солнце било низко вдоль по Арканарской, Фенимору в спину. Он физически ощущал его толчки. Народу в это время вторника на улице не бывало никакого, военные и служащие ещё работали, а домохозяйцы и домохозяйки уже вечеряли. Фенимор свернул в безымянный переулок между балками прачечной и факторией номер 11, где ему пришлось разойтись с патрулём. Несмотря на строгий приказ Пини-Блинчука, в городские патрули не всегда назначали старшими опытных скурмачей – то графики не совпадали, то ещё что. Но сегодня и Фенимору и патрулю повезло – капитан был местный и, видимо, злой, явно выстроенные им «командировочные» лейтенанты с детскими калашами2 покосились на по-зимнему одетого преступного типа, в рабочее время шляющегося по городу, как будто так и надо, да ещё без «гаврилки»3 на шее, покосились, дали пройти, и всё. Капитан не глядя козырнул, Фенимор ответил ему чем-то вроде поклона, и продолжил путешествие между пустующими, только что расселёнными общесемейными балками не оборачиваясь, но зная точно, что скурмачи, все трое, смотрят вослед, а капитан объясняет лейтенантам, что к чему уже на конкретном, его, Фенимора, примере. «Идёт себе явный преступник, и пусть себе идёт». Так себе преступник и шёл, и шёл, и скоро переулок вывел его на окраину, пока ещё окраину Беженска. Тут он свернул налево, по направлению на Волгоград и Москву, и к своей новенькой щитовой двухэтажечке, к общежитию своему синенькому, к хому милому свит хому, вышел, так сказать, с огородов. По безопасной дуге миновал угол дома и оказался во дворе, отгороженном от остального мира кустами сирени.
Во дворе сидел за железным столом отец этих кустов, добрый сосед, вечный Мурад Арсенгалиев, голый по пояс, поджарый, золотистый, совершенно сухой и прохладный, сверкая басмаческим оскалом сквозь басмаческую же каракулевую бороду, чистил пулемётные стволы, на столе перед ним было разложено их штук десять. Злой чечен. Он заметил Фенимора сразу, оскал превратился в улыбку, но с небольшим запаздыванием. Что-то было не то.
– Сосед, а? Вай, какой сосед! – сказал Мурад. – Жду тебя, слушай. Рыба свежая нужна, сосед?
– Не ем я рыбу, – сказал Фенимор, сворачивая к нему. Сейчас он опять предложит сесть покурить, но всё равно что-то не так.
– Э-э, просто так посиди, покури, давай, слушай, – сказал Мурад опять. – В доме лишний раз воздух чище будет.
– Не курю я, Мурад, – опять ответил Фенимор, присаживаясь на скамеечку напротив и поправляя пакет за пазухой. Всё равно ему было смешно. Акценты Мурад копировал гениально. И голос у него был баритон, сочный, бархатный, не визгливый. Дурное настроение чувствовалось, но не по адресу соседа, явно. Мурад был необычным горцем, не срывал зло на ком ни попадя.
– Ай, вот так, взял, бросил?! – поразился Мурад. – Вчера курил, сегодня нет?! Зачем бросил, э?
Фенимор засмеялся вслух.
– Басмач, а? Настоящий, а? Абдулла, верно? – спросил Мурад.
Мурад был из солдат-срочников, выживших в Зарнице, но навечно застрявших в карантине Предзонья. Призывался он из Москвы, с четвёртого курса МГУ, куда поступил не по квоте для нацменов, а по делу. До призыва у него уже было несколько реферируемых публикаций по «исследованию взаимовлияния территориальных разновидностей русского языка в советский период». В каких-то безумных иностранных журналах, на языках, с гонорарами. Почему он попал в армию, он не рассказывал. Была какая-то история. Он был женат, у него были дети, две девочки. Жена рвалась к нему, он ей запретил. Виделся с семьёй только на Кордоне несколько раз в год.
– Чай пить будем, Вадик? – спросил Мурад без акцента и посмотрел на Фенимора через очередной ствол, как в подзорную трубу. – У меня торт вафельный есть. Купил в центре.
– Риторический вопрос? – спросил Фенимор.
– Ну конечно, – сказал Мурад, отложил ствол и подпёр бороду тыльной стороной ладони. – По тебе всё видно. Идёшь медитировать и спать.
– Это тебе видно, сосед, – возразил Фенимор. Спрашивать, что случилось, не хотелось.
Мурад вздохнул.
– Ну да, тут глаз нужен пристрелявши… Ну так а чего ты, Вадик, иди. Не надо сидеть со мной из ложно понимаемого соседского чувства. Да и холодно тебе.
– Как можно ложно понять соседское чувство? – спросил Фенимор, встав и поправляя пакет за пазухой.
– Так и можно. Если сосед на самом деле добрый, с ним не надо сидеть, когда тебе не хочется… Слушай, Вадим, я с вами совсем скоро на нормативном русском разучусь разговаривать! – сказал он вдруг. – Как язык у тебя поворачивается это произнести: «как можно ложно»? Чурка ты нерусская, вот ты кто.
Фенимор смеялся. Ему не хотелось уходить. Но идти было пора, иначе похерился бы весь «пятничный» график, который он сегодня с таким трудом выдержал. Он хотел уже сказать «пока», но спохватился и спросил:
– Да! Тебя утром не было, принесли квитанцию, ты нашёл?
– Да. Нашёл… – сказал Мурад, мгновенно мрачнея.
– Книжки твои пришли?.. – Фенимор остановился. Всё-таки попал точно в больное, чёрт. Неужели с семьёй что-то? – Мурад, что случилось?
Мурад с огромной досадой мотнул головой.
– Ай-й! В среду пойду разбираться в штаб… Задержали на Кордоне контейнер, Вадим. Не понимают, как это так. Пятьсот килограммов книг, и все до единой разные… А-ар! – Он хлопнул ладонью в кулак. – Томашевского первое издание распороли на предмет контрабанды, суки! – Мурад поднял голову, глаза у него были затоплены белой дикарской яростью. – Вадим, это даже не книжка, это брошюра, бумажная обложка. Как там можно было спрятать контрабанду? Какая контрабанда? По листику порвали, понимаешь? Коллекционной сохранности экземпляр. Да не в сохранности дело! – Он хотел потереть лицо руками, но успел сообразить, что испачкается, остановился.
