И толкнул в спину. Весёлой удержал равновесие, сделав несколько шагов вперёд, и вдруг увидел смертную чашку, прямо перед собой. Чашка лежала на боку, ручкой вверх, никаких следов на ней не было, ни крови, ничего такого, но от жерла её расходился конус колеблющейся почвы, и трава, и полынные кустики стремились, лежали верхушками к чашке в этом конусе, дрожа с почвой в едином ритме колебаний, как водоросли на поверхности воды. Весёлой выбросил вперёд ноги, упёрся, сзади его подхватил, а Весёлой замычал, забыв, что кляпом больше не заткнут.
Никто не засмеялся, хотя Весёлой ожидал вспышки веселья. Пацаны, участники акций, рассказывали о последних минутах барыг или чужих перед ямами в лесполках со смехом, в большинстве своём, скорее всего, нервическим… хотя Бравый смеялся искренне, и очень удачно острил, описывая детали… так что да, могли эти нелюди и посмеяться над предсмертными судорогами Серёги Каверина, а если он ещё и обмочился, а мог и обмочиться, так и вообще веселуха…
Но нелюди не смеялись.
– Ты что, гангстер?! – раздражённо спросил Фенимор и влепил Весёламу по затылку леща, чего тот почти не ощутил. – А! Понятно. Чашка. Да нет, в чашку ты не полезешь. Поздно. Ей больше нельзя сегодня кушать, в разнос пойдёт, выроет нам тут яму, возись потом, неделю вози песок самосвалами.
Весёлой ничего не понял, только понял, что в адскую чашку, следом за братвой, его не засунут. Он обмяк, и Фенимору пришлось его волочь, подхватив подмышку, далеко в обход, за километры в обход трясинного треугольника, смертельной треугольной тени на поверхности приволжской степи. Его волокли, волокли, вот уже мертвец пошёл с ними рядом, и тут вдруг ещё что-то произошло. Что-то такое же, как чашка, страшное, но, в отличие от неё, не совсем безнадёжное, не убивающее. Пока не убивающее. И сразу же Фенимор его как бы выронил и как бы оставил в покое зачем-то.
Весёлой упал на колени.
– Пари, Вадик? – спросил мертвец в вышине над ним.
– Николаич, не корчите из себя Сильвестра, а? – там же, в вышине, ответил Фенимор. – И без этого противно.
– Ладно, ладно… С машинами что ихними делать, никак не решу. Заметные слишком.
– Ну «мерседес» надо в Зону, с концами, а оба «жигуля» чего же – «заметные»? «Жигули» как «жигули». По Предзонью рассекать. Поди плохо.
– Скурмачи заколебут же расспросами. Этих же через Царёв пропускали.
– Кстати, суки невероятные. Наверняка же не за разовый магарыч, дали-пропустили. У них же там наверняка свои, постоянные есть.
Мертвец вздохнул. Весёлой ясно услышал, как в звуке этого вздоха что-то хлюпает, что воздух проходит через какие-то места, для этого не предназначенные. Мертвец вздохнул через дырки в груди. Это произвело на Весёлаго чудовищное впечатление, как от первого ужастика, «Зловещих мертвецов», после которого шарахался от кошек в кустах посреди родного двора, и впечатление почти затмило бешенство: разговор-то у них шёл о его родной машине, о бежевой «семёрочке». Как о совей базарили, твари.
– Дай время, Вадим, дай время. Всех вычислю, всем начислю заслуженное. Главное, туриков отмороженных с Земли отвадить.
– Да, считай, отвадили, – сказал Фенимор. – Сколько же можно. Этих уж совсем на убой прислали, скоты.
На этом месте в душе Весёлаго что-то попыталось подняться. Какой-то особо смелый, недобитый нерв вскочил и храбро крикнул: «А вот тут ты просчитался, фраер гнойный! Ещё заплачете, ещё в ногах ползать будете!..»
Но наружу этот смелый последний нерв не пошёл. Остался внутри, запертым в душе. Нелюди разговаривали слишком свободно, чтобы Весёлой мог надеяться выжить сегодня. Всего три часа прошло, как он ел эту пиццу! В последний раз. И в сортир в «Волжаночке» ходил в последний раз. И эту траву вижу в последний раз. И эту ржавую крышку в траве. Интересно, она от лимонада или от пива?
Они меня сейчас убьют. Какая уж тут машина. Хоть ты за ней и в самый Узбекистан ездил, сколько нервов и денег в пути оставил. А кожаные чехлы?! А штурвал гоночный?!
– Николаич, а знаете, всё верно, – сказал Фенимор. – Это у меня земное корячится. Земная жаба. Херим тачки.
– Взрослеешь, Вадим. Предложения?
– Вернётесь в «Трубы», берите за химо Магаданчика, пусть со своими орлами комнатными загонит все машины в Зону.
– Во-от. А куда, как посоветуешь, Вадик? Я-то давно не…
– Пусть в сторону Тунина по каёмке нейтралки поднимаются, к земной части Ближнего ерика.
– Ага.
– И по ерику, по верху, по правому бережку, нейтралку проходят до Зоны, там граница отмечена, и там сейчас сто процентов никого нет, ни бедованов, ни скурмачей: болото в ерике загнило Земле навстречу из Зоны. Непроходимо там. Пусть магаданчики возьмут противогазы. И объясните им, только доходчиво, что в Зону не надо на машинах въезжать. С обрыва оврага в болото пусть поспихивают.
Падлы, фашисты.
– Ага. Я им объясню. Что-то ещё?
– И в болото, Николаич, чтобы не на тропе. Зашкварят трек, пробивать заставлю.
– Так точно, никак нет, рад стараться.
– И машины шмонать запретите. Если уж с концами, так всё с концами…
– Разрешите бегом?
– Чего вы насупились-то, Николаич? Я ж дело говорю.
– Ты по ходкам меня учи, Вадик, – сказал мертвец, – слова против не скажу, сам тебя спрошу, не посчитаюсь. А вот про концы ты мне, гусила бледный, давай не рассказывай. Постригись сначала.
Фенимор громко усмехнулся. И сразу же Весёлой ощутил, как его берут за химо и тащат наверх, на ноги.
Он укрепился, поднял голову и увидел прямо рядом мертвеца. Мертвец как-то очень естественно и очень свободно смотрел мимо Весёлаго, хотя и рядом, в сантиметре буквально проходил его взгляд во воздуху рядом, и Весёлой подумал, что если ему удастся… Ничего ему не удастся. И машину мою в болото, и меня под газон. Какой тут, к херам, газон? На «химии», на свалке и то лежать веселей, чем тут…
– Ну, в общем, я пошёл, – сказал мертвец. – Сегодня ещё макароны должны привезти. А магацитла, гляди, Вадим, и не тошнит, и не колбасит. А пора бы уже. Ну, сам смотри. И аккуратней.
И мертвец пошёл. Просто отвернулся и пошёл по степи, как живой, как нормальный, пошёл к окраине клятого запрещённого города. Макароны принимать.
А волосатый Фенимор сзади направил тычком ладони Веселаго по курсу левей города. В степь. Туда, где эта самая непонятная Зона. Охрана, колючая проволока, брошенные город и посёлки. Там меня и зароет. Или просто так бросит? Были бы руки свободны. Оружия ведь нет у него, ни у кого из них не было. Надо было мне взять волыну. А толку? Чуке, Бравому, Макару, Плошке, Гэсу и Крыму волыны помогли?
– Если почувствуешь недомогание, любое – скажи, – внезапно проговорил сзади волосатый, обращаясь явно к нему. Весёлой настолько не знал, что ответить, что не ответил вообще. Шёл к смерти, переставлял ноги. Не медлил даже, нормально так переставлял. Немецкие полуботиночки больше не сверкали, были все в пыли, в царапинах, давно дожди здесь не выпадали. А в Волжском дождь был недавно. На той неделе, что ли? Дома три кассеты лежат новые. «Смертельное оружие» третье никогда не увижу, даже «тряпку». Я слишком молод для этого дерьма, для смерти. Пацаны хоть быстро погибли. Весёлой споткнулся, наступил на штанину. Главное, если я сейчас порву штаны, это уже не страшно. Это уже п***й.
