Лазарев положил трубку на стол, кряхтя, встал, подошёл к двери и, откинув крюк, сказал, не глянув даже, кто пришёл, и поворачиваясь к двери спиной:
– Проходите, Игорь, у меня телефон…
– Ну так ты трубочку повесь, дядь Толь. Побазарим.
Лазарев сбился с ноги. Обернулся.
– Старый я дурак, открыл, называется. Казаков, – сказал он неприязненно. – Здравствуй, коль ты не шутить явился.
– Здравствуй, дядя Толя, – сказала Мавр, спиной подпирая дверь. – Тут до тебя вопросец есть по срочному тарифу. В дом-то пригласишь?
– Сам уже вошёл, – сказал Лазарев, – а присесть не приглашаю. Что тебе, Валерий, говори быстро? Чем от тебя несёт, господи? Ты из какой клоаки вообще вылез-то? Рваный, драный… Это кровь, что ли? Ты ранен?
– Ранен, ранен, – сказал Мавр. – Убит, считай. А клоака у нас одна на всех, гражданин дядя Толя. Но то всё не твоя забота. Отдай мне бумажки Лёвы Чикашина, и я спокойно отвалю, не побеспокою больше. Слово даю.
– Ну-ка, где стоишь, там и стой, Мавр. Ствол опусти. А то у меня аж коленки подогнулись от страха. Боюсь давление поднимется.
– Дядя Толя, не будет пустого базара, а пугать тебя у меня пугалка не отросла, это мне известно. Я тебя, как мусора, всегда уважал, сам знаешь, я делал, ты ловил, нет вопросов. Всё по-человечески. А бумажки Лёвы Чикашина мне нужны. Они мои. Придётся по тебе пройти – пройду, дядя Толя. У меня сегодня так день не задался, что нет настроения никакого вообще. Я сегодня из ада вылез, а в ад меня дружок столкнул. Стрельну, дядя Толя, ей-богу. Отдай бумажки. Вон же они, на столе, в натуре.
– Ну так возьми, сынок. Подойди и возьми.
– Пустое… – начал Мавр и оказался рядом с Лазаревым. Лазарев, сколько ни было у него опыта, сумел лишь отдёрнуть голову, настолько, чтобы затыльник приклада ударил не в висок, а в подбородок. Лазарева отбросило спиной на обогреватель.
– В порожнее! – закончил Мавр.
Лазарев не обжёгся, на нём была куртка. Но это был нокаут. Он сполз на пол, на бок, обхватив лицо, елозил ногами. Мавр, страшно кусая губы, прокусывая их, стоял над ним, взвешивая в руках автомат, словно судьбу старого мента. Принял решение. Примерился и засадил ногой Лазареву в брюхо. Лазарева согнуло на полу, он захрипел. Потерявшего при ударе равновесие Мавра повернуло боком к двери, и он заметил, что дверь открывается. Реагируя на это, он потерял равновесие совершенно и, запутавшись в ногах, сел с размаху на Лазарева.
В дверях стоял, шаркая автоматически ногами по коврику и сверкая в такт влажными очками, доктор Вяткин, со своеобычным жёлтым чемоданчиком, в ушастой кепке, в белом халате под осенним плащом, с головы до ног как есть – детский врач на патронаже.
– Сука! – сказал Мавр, пытаясь обрести опору, но толстый Лазарев, хоть и лежал мёртво, весь под ним проминался, как подушка, и ещё мешал автомат в руках.
Доктор Вяткин перестал шаркать ногами.
– Что здесь происходит? – спросил он.
– Убью, паскуда! – сказал Мавр, пытаясь прицелиться.
Доктор Вяткин поставил чемоданчик, из бокового кармана вытащил, придерживая полу, пистолет, посмотрел, где там предохранитель, выстрелил. Стрелял доктор дурно. Он хотел только ранить человека с автоматом, например, в плечо, чтобы сейчас обезвредить, оказать помощь, а потом, например, завтра, всё прояснить. Но он попал Мавру в сердце.
Мавр вытянулся в струнку и окостенел поверх Лазарева. АК-47 упал на пол вбок с совершенно костяным стуком.
Доктор проверил у него пульс и, вздыхая, оттащил труп от Лазарева. Лазарев был жив. У него даже был хороший пульс. Доктор опустился перед ним на колени и поднял очки на лоб. Сломаны рёбра, видимо, есть вероятность внутренних повреждений в районе брюшины… что-то совсем неприятное с челюстью, а вот зрачки хорошие… нокаут, но без сотрясения. Господи ты боже мой, как же Вяткину хотелось оказаться у себя дома, если уж не в Челябинске – нет, надежду на это он давно оставил – то хотя бы в больничной квартирке, на замечательном диване. Пять лет уже он жил этой странной, интересной, но дико утомительной жизнью. Суета приемлема только тогда, когда она – суета вокруг дивана, подумал Вяткин. Под торшером. В крайнем случае до кухни, не дальше. А у меня суета сует. Всяческая, сплошная суета. Все эти безголовые зомби, все эти летающие кубики, все эти дурацкие посиделки на веранде плавающего домика, все эти Зарницы и пропавшие без вести детишки… А последний год и поговорить не с кем, шеф как сквозь землю провалился, крутись один, как будто так и договаривались… Мочки ушей розовеют после нажатия… Но суета сегодня – это уже совсем слишком какая суета. Суета чрезмерная. Взял и убил человека. Вот спасибо вам за такую вашу заботу… Нет, не рискну я старика даже трогать, вполне могло ему при ударе шею повредить, подумал Вяткин. Он сходил за чемоданчиком. Волшебная штука этот шейный бандаж американский. Не только для врачей, но и для пациентов сделано… Так, осторожно, голубчик… Вяткин застегнул «липучку», перевернул Лазарева с боку на спину. Переносить его на кушетку он не рискнул бы, даже если бы сумел сделать это в одиночку. Так, телефон.
Трубка лежала на столе. Вяткин сел за стол, приложил трубку к уху. Там, вроде бы, дышали.
– Алло, – сказал доктор.
– Кто это? – осторожно спросил вроде бы знакомый голос.
Вяткин автоматически взял со стола ручку без стержня и стал её рассматривать, поднеся к носу.
– А вам кого нужно? – спросил он. – Это доктор Вяткин. А, ч-ч…
Опять сначала говорю, потом думаю, подумал он. До тридцати дожил, ума не нажил.
– А это кто? – спросил доктор.
– Доктор, это Петрович, бармен. Мы с вами знакомы.
– Да-да-да, припоминаю! – сказал Вяткин. – Вы что-то хотели, товарищ Петрович?
– Что там у вас случилось, доктор? – спросил Петрович терпеливо.
– Вы знаете, я не знаю наверное. На Лазарева напал какой-то смаглер по виду, ударил его, и тут я вошёл.
– Я слышал выстрел, – терпеливо сказал Петрович.
– Видите ли, мне пришлось… У меня с собой было оружие.
– Толь Толич жив? – спросил Петрович.
– А, да-да. Да-да-да. Он без сознания, и нужно, конечно, в больницу его срочно… Я что звоню-то! – спохватился доктор. – Мне нужно вызвать «скорую», а телефон занят. Давайте мы сейчас прервёмся, вы не возражаете?
– А вы сами как?
Доктор пожал плечами.
– Доктор?
– Ах, да. Да нет, всё нормально. Убил человека. Я очень плохо стреляю, вы поймите.
– Вешайте трубку, доктор – сказал Петрович. – Лечите Лазарева. Пожалуйста.
– Спасибо, – сказал Вяткин, – до свиданья, товарищ Петрович. Я кладу.
И он деликатно нажал на рычаг.
Вызывая свою машину (шофёр уже давно спал, и фельдшер спал, а дежурная медсестра в травме была подшафе и глупо хихикала, пока Вяткин втолковывал, что от неё требуется), он рассматривал рисованных человечков на полях измятой газеты, не понимая, почему они выглядят нерезко и неудобно. Убедившись, что машина сейчас будет, и что она будет именно там, где нужно, Вяткин оставил телефон, опустив очки на нос, ещё раз проверил пульс и реакцию зрачка у Лазарева, потом попил воды из графина и с сожалением ещё раз осмотрел нападавшего – да, труп, ничего нельзя сделать. Наповал. Убитый был доктору незнаком, разве что встречались в городе, город маленький… Отвратительно всё-таки пахнет пороховой дым, такая кислятина какая-то, тухлая и с перцем. Странно, убитый одет, как для выхода – ОЗК, всё остальное… А это на нём – кровь! Весь бок куртки в крови, присохшая, но свежая… Странно. Ну, ничего. Сколько теперь писанины… допросов… Ох ты, тох ты, уже приехали! Вот это мы работаем!
