Короче, никто и никогда ближе этого дяхана-учёного не приближался к госпиталю живым. Но на стеклянных врачебных ёмкостях, в которых кто-то таинственный приносил «кактусы», были госпитальные номера. (Что было точно известно.) И вот, значит, это Мавр провесил трек в госпиталь, и именно по верхам Толбухина!
Ещё и живой воды ему, гаду, не хватает. Эмираты ему с гаремом.
Но отважный трек, ничего не скажешь. Скольких же бамперов Мавр подложил под него? И как же он, мать его так, страхуется? Гриня ведь давно жив, больше двух месяцев шестерит у Мавра… Двести пятьдесят метров до них, деревья голые, ограды бульвара трубчатые, видно хорошо, хотя и мелко. Вон она, Матюгальникова вешка. Нет, далековато. Не разгляжу детали… Набис, пригнувшись, сорвался с места и почти побежал по тротуару вдоль кирпичного забора, чтобы не глядеть под ноги – высоко поднимая носки. Перед гитикой они не медлили, Мавр сразу же вошёл в «подъём». Как будто в кино, шёл, взбираясь по стенке круглого прозрачного коридора. Вот уже он подошвами к Набису. Если бы Набис был ещё ближе, мог бы узнать размер обуви Мавра, и, словно бы именно для этого, он уже, можно сказать, мчался к гитике, семеня на полусогнутых и не сознавая, что двигается, не отрывая прямого, открытого, голого взгляда от жадного старшака с Собачьего и его злого Санчопансы – двух опытных трекеров, идущих по Зоне на личную нычку за ништяком.
Но только так всё можно было разглядеть и запомнить.
Перевернувшись в трубе вниз головой, Мавр остановился перед порогом «трамплина» и выпустил, как будто из живота, тросик с карабинчиком. Поднял его (объективно по отношению к себе) и сунул карабинчик в невидимый ствол трубы. Карабинчик зашёл, трос дёрнуло, потянуло – и Платонихин очень ловко поймал карабинчик, выскочивший на срезе жерла и свесившийся. Набис споткнулся от восторга. Вот они как делают страховку! С этой стороны привязываются к твёрдому воздуху, петлёй! Крепко держа карабинчик, Гриня шагнул в «подъём», и Мавр тут же выпустил большой запас троса… Стоп. Набис опомнился, остановился, присел и лёг. Забор остался позади, за спиной Набиса был сквер музея, торчал над завешенными седой жирной «паутиной» кронами мёртвых деревьев сизый нос Р-1. До жерла «подъёма переворотом» было всего семь-восемь метров. Следопыт, мастер маскировки, самый осторожный белый ниндзя в мире. Как на ладошке весь. Дальнейшие полминуты Набис проживал лёжа, целясь с локтей, по-над прицельной рамкой в лире мушки наблюдая за преследуемыми, одним пальцем на спуске и вторым на предохранителе. Момент входа Мавра в «трамплин» и момент прохода Гриней к порогу, за время внутренней суматохи и изготавливания к ведению огня Набис пропустил. И вот Мавра больше не было, стоял в мушке вниз головой одинокий Гриня Платонихин. Придерживал обёрнутый вокруг самого твёрдого в мире «ничто» тросик и палил Набиса печальным острым взором. Качал головой. Труба висела низко, перевёрнутые взгляды Набиса и Грини были примерно на одном уровне от земли. Гриня и узнал Набиса, и был в ситуации королём, потому что стрелять внутрь гитики Набис, будучи кретином, но не будучи идиотом, не мог. Себе дороже, а у Грини были все права наказать замеченного выслеживателя и, следовательно, скурмача, смертным боем. По всем понятиям Гриня был прав. И желание у Грини тоже было, потому что он, вдобавок, узнал своего школьного мучителя. И был он, всё-таки, идиотом. Потому что «подъём переворотом» неизвестная природа создала хоть и твёрдым, но очень хрупким.
Идиот Гриня достал из-под рюкзака на животе гранату, выдернул кольцо и катнул её по невидимой стенке «подъёма» в сторону жерла. И ушёл в «трамплин», тросик натянулся за ним следом. (Ну правильно, а там – «кошками»… Провода, столбы… Да, вдвоём это возможно. Космонавты херовы… Но как остроумно – привязаться на этой стороне!.. А там, закрепившись, просто отпусти карабинчик, потяни, трос всосётся следом – и никаких следов, никто не догадается… Нужен бампер, нужен, конечно. Зря я, наверное, Леню шпыняю, надо было его пришестерить, сам ведь сколько уж лет ко мне липнет, как будто я ему мёдом намазан…) Граната, ускоряясь, весело проскакала по трубе, вылетела на божий свет и, шипя, застряла в щели между двумя облезло-белёными кирпичами тротуарного бордюра перед самым носом Набиса. Если бы он оставался лежать.
Он не остался. Всё пошло не так, сам виноват, но один вариант выжить ещё был. Гриня Платонихин и не скрылся ещё в «трамплине» полностью, торчали ещё его ботинки, и граната ещё докручивала последнюю спираль в трубе, а Набис уже прыгал по асфальту к «подъёму», почище Боба Бимона тройным прыжком – внутри гитики было это единственное спасительное место в пятидесятиметровой окружности.
И он успел до взрыва, он даже удержал равновесие, пробегая трубу, и упал нарочно, уже у порога «трамплина», ощутив, как что-то раздавилось под ним в рюкзаке.
Он перевернулся на спину, увидел стоящую перед ним стеной землю, кусок бульварного тротуара, кусок крышки канализационного люка в прелой листве. Граната очень отдалённо хлопнула. По внешним стенкам горизонтального прозрачного торнадо густо свистнули и щёлкнули, снизу и сбоку, осколки. Белые царапины обернулись вокруг Набиса раз, другой… очень быстро и всё быстрее и быстрее, словно десятки стеклорезов приставили снаружи к внешним стенкам, невидимое вращение трубы «подъёма» враз стало видимым, Набиса тряхнуло, он увидел под собой небо, а не асфальт, потом увидел асфальт, а не небо, и он понял, что вертится вместе с тоннелем. Взрыв повредил гитику, понял Набис. Здесь всё хрупко, вот именно хрупко, процитировал себе Набис из какого-то кино с папой Карло. Сорвалась, сообразил Набис, гитика со станины. Через несколько секунд, осознал Набис, меня просто размажет, как в бетономешалке. Если не убьёт моим же оружием, я его когда-то выронил, это он, мой пулемёт, опасно грохочет поблизости, как подшипник в картофелерезке, отметил Набис. А потом, представил Набис, «подъём» разорвётся на мелкие осколки, и каждый божий осколочек будет покрашен мной в красненькое и липкое…
Надо дёргать отсюда, сказал себе Набис. Лучше уж Толбухина, невесомость без опоры и безоружные разговоры с Мавром.
Головой он оставался к порогу «трамплина». Он весил уже тонн сто, но отчаянным рывком он сумел перевернуться обратно на живот, и сумел проползти, окончательно подавив всё в рюкзаке, долгий, километровый метр до порога, через три слоя разных тканей ощущая спиной, как бешено бьющийся тросик Грини Платонихина, вырванный из нуль-пространства, взбивает воздух внутри «подъёма» в сметану, и как летает, реет где-то рядом смертельный на этих скоростях РПК… Ещё он сумел, у самого порога уже, но всё-таки заранее сообразить, а не сходу бездумно рвануться, что рюкзак на животе помешает, зацепится за порог обязательно, и тогда уж точно не успеть, – и он снова перевернулся на спину и, отчаянно толкаясь каблуками, как связанный, лежащий на земле человек, к которому приближается с ножом убийца, доотбил себя к порогу, и затыльником каски ударился об порог… Но тут царапины от осколков «Ф-1», исчертив внешнюю поверхность гитики до состояния полной непрозрачности, прорезались внутрь. Скорость аварийного вращения внутренних стенок тоннеля рывком увеличилась, – и «подъём переворотом» сорвало с горловины «трамплина». Система двух гитик, модель развиртуализации определённого процесса, построенная силами неизвестной природы с использованием подручных средств на заданной случайно местности, разорвалась.
