– Больше они ничего у него не спрашивали?
– Да не... Какие-то бестолковые вопросы дальше задавали, ты сама, если хочешь, можешь у Гобзикова спросить.
Лара кивнула, затем отвернулась от меня еще дальше, подняла руки к лицу и стала тереть щеки. Или не тереть, не знаю, она держала ладони у лица, плечи вздрагивали. Я вдруг понял, что так бывает только в одном случае – когда люди плачут. Мне стало тупо и очень неловко. Я сунул руку в левый карман, затем в правый. Платка не было.
Надо было что-то сделать, что-то сказать, наверное. Я сказал самое дурацкое:
– Не надо.
Она смотрела в землю. На яблочные корни. Ненавижу, когда плачут. Многие ненавидят, а я особенно ненавижу. Мне всегда хочется сделать какую-нибудь дрянь, всегда хочется, чтобы плакали сильнее. Меня раздражают слезы.
Я подошел к ней, положил руку на плечо. Что-то хотел сделать. Сначала положил руку, потом как-то нелепо погладил. Вообще тупизна, обошел вокруг стола. Лара закрывала руками рот. Она не плакала, слез в глазах не было совсем.
Потом Лара опустила руки. Она не плакала, совсем не плакала, правая ладонь была прокушена в нескольких местах, только и всего. Это было как-то уж совсем зверски и непонятно почему.
Сама Лара не замечала. Кровь начинала медленно сочиться, а она не замечала. Я указал полусогнутым пальцем. Она ойкнула и побежала в дом. И очень быстро вернулась обратно.
Выглядела уже нормально, спокойно даже. Рука замотана почти до локтя скотчем, Лара зевала от апрельского недостатка кислорода и щурилась в сторону посевных работ. В раненой руке держала магнитофон, здоровенный и тяжелый бумбокс, такие увидишь в фильмах про черные кварталы. В таком магнитофоне можно спрятать пару «магнумов» и килограмм пластиковой взрывчатки, киношные афроамериканцы всегда так поступали.
Лара поставила магнитофон на стол, принялась терзать тюнер.
В динамиках зашуршало, Лара прислушалась.
– Давай потанцуем, – предложила вдруг она.
– Чего?
– Потанцуем. Я не танцевала сто лет. А ты?
– Да, – кивнул я. – Я танцевал. В этой, в «Бериозке». Разные танцы. А в третьем классе польку...
– Мне нравится хастл, – сказала Лара. – Я видела его по телевизору, веселый такой. Но очень сложный, давай просто потанцуем, как обычно. Просто так, с ноги на ногу.
– Давай. – Я неловко шагнул к Ларе. – А с чего ты вдруг решила потанцевать?
– Не знаю. Надо потанцевать, сейчас все же найду что-нибудь подходящее...
Лара шла по волнам, но везде гнали быстряк, и хард, и джаз скрипучий, Ларе ничего не понравилось. Потом она нашла все-таки какую-то медленную песню, местное городское радио. Музыка интересная, даже приятная, слова...
Слова.
Сначала я не понял, затем до меня дошло. «Анаболик Бомберс», тупейшая группа, отстой полнейший и тупота. Но лучше ничего все равно не было. Я танцевал с Ларой, наступал ей на ноги.
Под песню с названием «Метеориты для Маргариты». В которой рассказывалось про то, как один юноша осмелился прокатить на велосипеде девушку Маргариту, она ему очень нравилась. Но на завтрак у него было лобио с луком, вареной бараниной и чесноком, что стимулировало неудержимое газообразование, живот у юноши-велосипедиста вспучился, но он, невзирая на это, помчался с подругой по улице Овражной. Дорога вела под гору, велосипедист слишком быстро работал крупной мускулатурой ног. Вот они летели с горы, ветер с полей обдувал лицо избранницы и развевал ее локоны. Тут переднее колесо велосипеда попало в особо большую колдобину, и кишечник велосипедиста музыкально не выдержал. И он не выдерживал всякий раз, когда велосипед подскакивал: все то, что не выдерживал кишечник, громко и звучно обрушивалось на сидящую на багажнике Маргариту. А Маргарита и рада была бы соскочить с багажника, но не могла в силу высокой скорости.
Однако они не могли остановиться и летели вниз в волнах ласкового ветра и тонкого аромата кувшинок, поднимающегося с реки.
Вот так, короче.
Меня тошнило от этой песни, меня тошнило от «Анаболик Бомберс», Лара касалась ухом моей щеки, а я не мог не слушать эту гадость. Когда стараешься не слушать, начинаешь слушать назло самому себе.
– Ме-ме-ме-ме-ме-метеориты! – пели «Анаболики». – Для-для-для-для-для-для Маргариты!
Лара касалась ухом моей щеки.
– Ме-ме-ме-ме-ме-метеориты! – пели «Анаболики». – Для-для-для-для-для-для Маргариты!
Мы танцевали самый медленный в мире медленный танец.
Потом «Анаболики» наконец заткнулись, и потек другой попсокал, я осторожно протянул руку и усыпил расшалившуюся магнитолу. Но мы еще продолжали танцевать, уже в тишине. Я подумал – хорошо бы, была сейчас осень. Мы бы танцевали, а яблоки с глухим стуком падали бы в траву. И может быть, мне бы повезло, и яблоко упало бы мне на голову – я бы набрался смелости и сказал бы что-нибудь.
Я подумал: а не набраться ли мне смелости прямо сейчас? Я уже начал даже набираться этой самой смелости, как на этом тупом поле что-то снова звякнуло и снова полетели вороны или там эти грачи. Два грача столкнулись друг с другом и свалились на пашню, стали драться уже сухопутно, твари. Лара хихикнула.
Мне жутко хотелось, чтобы Лара сняла очки. Жутко любопытно. Болезненное любопытство, такое бывает. Я слышал, как один ветеран рассказывал про то, как он во время войны сидел в траншее, а их полировали «Юнкерсы». Вокруг был сплошной компот, этот ветеран лежал на спине, глядел на пикирующие бомбардировщики, и его жутко долбала одна мысль. Ему нестерпимо хотелось узнать, носят ли немецкие летчики эрзац-носки или они, как и наши, летают в портянках.
И еще мне хотелось узнать, почему тот седой тип спрашивал про Лару.
Мы остановились. Лара стукнула кулаком по столу, яблоки подпрыгнули, раскатились по столу, пространство приобрело окончательно натюрмортный вид. И сеялка эта еще.
– Красиво? – спросила Лара.
– Да.
– Это не случайно.
– Что не случайно?
– Ты же чувствуешь. Чувствуешь ведь?
– Что чувствую?
– Ладно... Как Егор?
– Я же говорил, больше не смеется. Все хорошо с Егором. Память даже возвращается. Я думаю, что желание проникать в Страну Мечты у него поубавилось. Так что поход удался. Можно сказать, удался...
– Удался.
Я не знал, что еще сказать. Как-то все не так пошло, я хотел этой козявке сказать, а ничего не сказал. Cо злобы я пнул скамейку. К звукам со стороны поля прибавился двигатель. Ровное бормотание турбодизеля, я резко повернулся.
Это был старый. Опять вычислил, хорек облезлый, всегда меня находит, всегда. Позор.
– Кажется, за тобой, – подмигнула мне Лара.
