Гобзиков не ответил, Гобзиков засмеялся.
Глава 18 Смехотун
– Это называется смехотун.
– Чего? – спросил я.
– Смехотун. Хворь, инфекция. Человек начинает смеяться и смеется, пока... пока не остановится.
– Это... типа оттуда? – спросил я. – Ну... в смысле...
Я кивнул в сторону полей.
– Не знаю. В Африке такое встречается в племенах каннибалов. Каннибалы все смеются – это как проклятие, физиологически никак не объясняется. Мозг не выдерживает просто. Иногда племя просто сидит и смеется до смерти. Но гномы не каннибалы, а вот кобольды... Довольно распространенная там хворь. Многие болеют. Ее кобольды переносят. Так я думаю.
– Кто? – не расслышал я.
– Кобольды. Такие твари... Егор, скорее всего, их встретил. Наверное, их много стало...
– А, понятно... Мы, значит, пошли в эту траву, перешли границу, Гобзиков увидел кобольда, который на самом деле зомбированный гоблин, и на него напал смехотун, то есть неудержимое и безостановочное хохотание. Так?
– Ну, в некотором роде...
Лара легла на бревно, опустила голову в воду. Не снимая, между прочим, очков, она как приросла к этим очкам. Помотала головой в воде. Затем вынырнула, отряхнулась. Волосы прилипли к шее, встопорщились на затылке. Лара была похожа не на повелительницу волков, Лара была похожа на мокрого цыпленка.
– А волки? – спросил я.
С моста послышался идиотский хохот. Это Гобзиков. Я его привязал к перилам, чтобы не убежал. Гобзиков был плох. Гобзиков смеялся.
Он начал смеяться еще там, в лебеде. И не прекращал смеяться все пять часов, пока мы выходили из этих полей. Я боялся, что Гобзиков просто свихнулся со страха. У него в роду уже психи были, а психоз частенько по наследству передается. Вдруг психика просто не выдержала и крышу Гобзикову снесло? Лара, впрочем, не очень волновалась, шла уверенно, даже почти по прямой шла, будто в голове у нее был компас или летела неостановимая стрела.
Молча. Мы молча шли, разговаривать не получалось из-за скорости, дыхание сбивалось. Лара первая, за ней я, я тащил Гобзикова.
Солнце тоже появилось. И пыль. Мы угодили в какое-то пыльное пространство, с травы сыпался мелкий порошок, так что очень скоро мы оказались пересыпаны каким-то прахом. От праха я задыхался и кашлял. Я кашлял, Гобзиков хохотал, а Лара шагала. Когда трава становилась совсем уж непроходимой, она даже забегала вперед и протаптывала в ней тропу.
Иногда Гобзиков останавливался и начинал просто ухохатываться, так что мне хотелось отворить ему кровь и выпустить наружу этот дурацкий смех.
Мне хотелось спросить у Лары про этих волков, что с ними стало, я собирался спросить, но только не сейчас, а потом, когда мы выберемся.
Мы пересекли несколько полей и еще несколько лесов, каждый лес мы проходили поперек – и к цвету пыли добавлялся цвет хвои, а вместе получалось густое хаки. Я глядел на перемазанную шею Лары, на слипшиеся в длинные сопли волосы, я глядел и видел, как через серую пыль золотыми жилками пробивается солнце.
А потом мы выбрели к мосту. Точнехонько вышли, в яблочко вышли, Лара действительно разбиралась в картах. Мост через речку Сыня, деревянный и косой, как падающая башня.
Я привязал Гобзикова к перилам, и мы спустились к воде. Очень хотелось пить. Вода в наших флягах почему-то протухла, причем протухла до такой степени, что пришлось выкинуть даже посуду.
Я зачерпнул котелком, мы напились. Лара легла на бревно и болтала головой в воде, смывая пыль, а потом стала похожа на худого цыпленка в сиреневых очках.
– Смехотун... это... что-то вроде роняйки? – спросил я.
– Роняйка – это ерунда, так, цепляло обычное. А от смехотуна помирают. Не ест человек, не пьет, не спит даже, только смеется.
– От голода помирает? – уточнил я.
– От разрывов в животе. От хохота растягиваются мышцы, затем происходят разрывы, ну а дальше – тишина.
Я поглядел наверх. Гобзиков смеялся, высовывался на фоне солнца, плевал в воду и кидался, зараза, в нас мелкими камешками. Уже с некоторой натугой, кстати, смеялся. Вряд ли Гобзиков обладает мощным прессом. Значит, долго он не просмеется.
– И это... у людей смехотун вызывает обострение.
– Какое именно?
– Оно не всегда наступает... Посмотрим...
– Как-то помочь можно? – спросил я.
– Можно. Надо три ночи подряд рассказывать ему страшные истории. Тогда смехотун сдохнет. Уйдет.
– А по-другому никак?
Лара пожала плечами.
Мне стало скучно. Я представил. Как я сижу рядом с Гобзиковым и целыми ночами читаю ему бред из «Карманной библиотеки ужаса и приключений». Про то, как одной девушке было очень одиноко и она сшила себе дружка из мертвых кроликов, а он ее задушил. Или про то, как некий юноша наблюдал за девушкой в окне на противоположной стороне улицы, а в одну из ночей эта девушка пришла к этому юноше и выпила у него мозг через иридиевую трубочку. Ну и все в том же духе.
Крапива...
Мне что-то не хотелось приносить такую непосильную жертву, и я спросил Лару:
– А может, ему МР3-книги купить? С разными ужастиками? Он еще пару дней продержится?
– Ну, наверное...
– Я куплю книг, загружу их в плеер, мы свяжем его скотчем и спрячем в сарае. Он будет лежать, слушать – и выздоровеет. От «Карманной библиотеки ужаса» все выздоравливают как собаки.
– А мать его? – спросила Лара. – Если мы его перемотаем скотчем, она, наверное, возражать будет...
– Не будет. Я ей ящик гвоздей подарю, – цинично заявил я.
– Каких гвоздей? – не поняла Лара.
– Сотку. А, ладно, мимо, – сказал я. – Что сейчас будем делать?
– Ты в детстве любил кукольный театр? – неожиданно спросила Лара.
– Так... – растерялся я. – Наверное, да... Все дети любят кукольный театр, наверное... Лет до семи. А потом игровые приставки уже. А ты?
– А я любила. Только никогда в нем не была. У нас есть кукольный театр?
– Не, – покачал головой я. – Закрыли. А может, не закрыли, может, куда-то на периферию вытеснили. Если хочешь, я узнаю.
– Узнай.
– Узнаю. Сходим, посмотрим... Только туда сопляков всяких все время много приходит, они визжат прямо в ухо. Наверняка. Может, лучше в «Бериозку»? Ну, вообще-то смотри сама... А сейчас что будем?
– Деньги у тебя есть?
– Есть.
– Тогда так. Сейчас поднимаемся в деревню, ищем машину, едем в город. По пути подумаем...
Лара замолчала.
