– Хочу на тебя полюбоваться, – нагло ответил Чепрятков. – Как ты будешь на коняшке скакать! В белых кальсонах! Это должно восхитительно выглядеть.
И дебилически заржал. Зайончковская хотела возмутиться, но решила не портить себе настроение, повернулась к Мамайкиной и Ленке Лазеровой. Они принялись о чем-то шептаться.
Шнобель заметил присутствие Чепряткова еще снаружи, поэтому предусмотрительно уселся в центре салона – и от Чепряткова подальше, и не в первых рядах, никто не подумает, что испугался. Я с таким выбором был согласен, устроился рядом со Шнобелем, достал наладонный компьютер и принялся изучать покет-энциклопедию «Авиационная техника Второй мировой войны».
Остальные тоже погрузились. Она пришла почти последней, уселась на место кондуктора. Показательно. Это подсознательное стремление быть первой. Лидерствовать. Вообще стремление лидерствовать – обратная сторона комплекса неполноценности.
Автобус проскочил город, взобрался на южный холм, прокатился вдоль сохранившейся с четырнадцатого века крепостной стены, мимо объявления о начале областного конкурса сварщиков, мимо стадиона. Манеж располагался в низине, на месте осушенного болота. Издали он напоминал римский Колизей, только не разрушенный, а новехонький, стеклопластиковый.
Водитель тормознул возле главного входа, мы быстро выгрузились.
– Экое амбре, – сказал Шнобель и сморщил носик. – Хоть в бутылки разливай...
Мамайкина тоже поморщилась, но украдкой, с оглядкой на Веру Халиулину, секретаря городского Клуба любителей животных. Заметит Халиулина, всем расстучит, что Мамайкина не любит животных. Выйдешь потом в излюбленном норковом манто, а защитники зверей тебя краской помажут. Так что Мамайкина приняла заинтересованное выражение лица и принялась оглядываться с неподдельным интересом, будто посещение манежа было лучшим событием в ее жизни.
Я морщиться не стал, украдкой поглядел на Лару. Лара не морщилась, она улыбалась.
– И где тут непарнокопытные? – спросил Шнобель. – Сивка-Бурка, ну, и т. д. и т. п., конь в кожаном пальте, короче?
Я не ответил. И никто не ответил, все немного волновались. Тренер похлопал в ладоши и пригласил нас внутрь, в раздевалки.
Переоделись быстро. Только Шнобель провозился, никак не мог натянуть хромовые сапоги поверх галифе. Остальные особо не модничали, обрядились в спортивные костюмы. Затем все дружно протопали по длинному извилистому коридору с многочисленными фотографиями и даже портретами лошадей и оказались на большой арене, засыпанной песком и опилками. Привычно выстроились в шеренгу.
– Говорят, на лошадях кататься полезно, – сказал Шнобель. – Укрепляются позвоночные нервы. Осанка тоже укрепляется. Слушай, давай сюда запишемся, а, иван? Сошьем такие специальные фраки, хотя нет, фраки – это декаданс, лучше галифе и шпоры...
– Мне галифе ни к чему, – сказал я. – К тому же это весьма опасно, лошади очень кусучи. Выкусывают целые куски. Знаешь, тут в прошлом году одного юношу лошади насмерть закусали...
– Лошадей усыпили? – осведомился Шнобель.
– Не, зачем? Каждая по пятнадцать штук баксов, а юноша бесплатный. Так что будь осторожен.
Появился тренер. Тренер вывел на манеж упитанную лошадь серого цвета, сонную и довольную жизнью.
– Это Карюха, – представил тренер. – Она совсем смирная. Прокатит каждого из вас по кругу. На первый раз. Не бойтесь.
– А я вот боюсь, – заявила капризно Мамайкина, злилась, что я с ней не поздоровался. – У меня головокружения, может...
– Железо надо принимать, – прорычал Чепрятков. – В виде гвоздей.
И Чепрятков постучал себя по широкому и с виду совсем каменному лбу.
Мальчики послушно засмеялись. Девочки солидарно отвернулись, Мамайкина покраснела.
– Может, кто-нибудь у вас спортом занимается? – спросил тренер. – Если кто спортом занимается, то ему, конечно, легче...
– Вот она занимается! – Чепрятков выскочил из строя, схватил Лазерову за плечи и выставил вперед.
– Ты занимаешься?
– Она на кольцах висит, – опередил Лазерову Чепрятков.
– Спортивная гимнастика, значит, – определил тренер. – Это хорошо. Попробуешь?
– Да я... – замялась Лазерова. – У меня растяжение...
Чепрятков по обыкновению мерзко расхохотался.
– В каком месте должно быть растяжение, чтоб на лошади нельзя было скакать? – спросил он.
Лазерова послала его. С помощью жестикуляции.
– Баран, – сказал шепотом Шнобель. – Сволочь...
Я кивнул.
– Эй, черви, чего шепчетесь?! – Чепрятков повернулся в сторону меня и Шнобеля. – Восстали, типа?
– Да не... – ответил я. – Просто...
– Просто? – усмехнулся Чепрятков. – Просто у меня бицак большого роста.
И сморканулся с громкостью, отчего боязливая Карюха прижала к голове уши и даже попятилась.
– Кто первый? – спросил тренер. – Может, все-таки добровольцы будут?
– У нас Халиулина на лошадях скачет! – неожиданно объявил Шнобель. – Она просто жесточайшая амазонка!
На Халиулину Шнобель был зол – подозревал, что именно она в прошлом году подсыпала ему в карманы вьетнамского стригуна, в результате чего невосстановимо пострадала куртка из кожи настоящего американского бизона. А таких вещей Шнобель не прощал никому. Мстил безжалостно, при каждом удобном случае. Вот как сейчас.
– Я из общества защиты животных, – сказала Халиулина. – Мы и лошадей тоже защищаем, но ездить я не умею...
Халиулина на жесточайшую амазонку все-таки походила мало. Я думаю, если бы производили запись в амазонки, Халиулину записали бы последней, да и то с оговорками, куда-нибудь на амазонкскую кухню.
– Не умею я ездить, – повторила Халиулина.
– Вот и все они так, – сказал Чепрятков, – мухолюбы-человеконенавистники! Любить любят, но ездить не умеют...
– Значит, добровольцев не найдется? – Тренер поскучнел.
– Как это не найдется? – Чепрятков сделал шаг вперед. – Доброволец – это я. Кто-то же должен поддерживать честь Лицея? А эти разве могут хоть что-то поддержать?
– Не пускайте его! – сказала Мамайкина. – У него нога недавно сломана!
Я вдруг со странным удивлением услышал в голосе Мамайкиной не только вредность, но и какое-то опасение, что ли. Это мне совсем не понравилось. С чего бы это вдруг Мамайкина стала заботиться о здоровье Чепряткова? Интересное канапе...
– Отлезь, заноза, – сказал Чепрятков, – не твоя же нога сломана, а моя.
– Хорошо бы он снова ногу сломал, – шепотом сказал Шнобель. – Снова бы целый месяц его рожу не видели бы...
– Не, это не хорошо, – возразил я. – Хорошо – это если бы он сломал шею.
