Чепрятков, что странно, промолчал.
– Ладно, – общепримирительно сказал Найм. – Хорошо. Посмотрим, что вы продемонстрируете на стрельбах. И еще раз повторяю всем – учитесь обращаться с оружием. Вечного мира нам никто не обещал. У России есть две правые руки: армия и военно-морской флот! А все эти ядерные боеголовки – чушь, поверьте моему опыту. Решают не они, решают вот такие простые парни с нарезным стрелковым оружием! Когда финны нападут, от них ядерной дубиной не отмахаетесь.
И Найм похлопал Чепряткова по плечу рукой, с помощью которой в ангольском плену съел не одну обезьяну.
Звонок. Класс облегченно ломанулся к выходу. Я тож, я как все.
В коридоре ко мне подошел Шнобель, оттащил в сторону.
– Кокос, – зашептал он, – чуть не спалились, иван. Ситуация обостряется, иван. А ты и не чешешься.
– А как я должен чесаться? – не понял я. – Я чего-то не пойму...
– Просто чесаться! Энергично чесаться. Вот Найм ее вызвал автомат разбирать, а ты чего тормозил? Надо было вызваться самому. А потом сказать вслух, что все бабы – дуры и руки у них растут оттуда, откуда ноги...
– Зачем?
– Чем меньше мы метелку любим, тем больше по сердцу мы ей. Действуй по заветам классиков – они знали, как кошелкам лапшу развешивать. Приезжает, бывало, Пушкин в благородное собрание, видит самую красивую кочережку, подходит к ней и говорит: мадемуазель, ваша красота обратно пропорциональна вашему умственному потенциалу, я дурею просто. И все – мадемуазель уже его ненавидит и изо всех сил стремится доказать Пушкину обратное. А Пушкин уже к цыганам летит в красной шелковой рубахе, в белых лосинах, в меховом бобровом манто... А метелка ему письмо при свечах сочиняет – типа, вы оскорбили меня, но великому поэту можно все, оскорбите меня еще раз, еще раз... Вот так надо, иван. От противного.
– Так и действую. Да только просто...
– Просто у бобра на лбу короста! – ответил Шнобель в чепрятковском духе. – Иван, напрягайся! Дуй к этой пегой красавице и скажи, что повергнешь к ее ногам свою драгоценную щитовидную железу. Так.
Шнобель свалил, а я все-таки направился к Ларе. Она сидела на скамеечке у батареи. Так себе, спокойно сидела, будто и не случилось вообще ничего. Книжку читала какую-то вроде как. Читательница. Вот так всегда, сперва книжки читают, потом стихи сочиняют, а потом бутылку нитроглицерина в царя-батюшку. Девчонки – просто занозы какие-то, особенно с косичками. Вот те, кто с косичками, в очках и с подозрительным цветом волос, – все они неблагонадежны, нуждаются в присмотре. В пристальном надзоре умудренного жизненным опытом человека.
Например...
Я почти уже дошел до скамейки, но на полпути меня подхватила Мамайкина. Мамайкина принялась верещать, что скоро в наш город приезжает какой-то там крутой балет и что нам обязательно надо на него сходить, поскольку такое бывает раз в сто лет... Ну и так далее. Мамайкину услышал Чепрятков, который тупой громадой нависал возле трубы. Чепрятков уже вполне оправился от обэжэшного шока и вполне был готов веселиться и дальше. Посему он принялся, не отрываясь от твердой штукатурки стены, изображать балетные па.
Мамайкина поглядывала на него с неодобрением, я же находил ужимки Чепряткова достаточно веселыми. Особенно повеселил меня следующий чепрятковский пассаж: приклеившись к стене с лицом умирающего лебедя, он начал подергивать то правой, то левой грудью, а иногда обеими вместе. Грудные мышцы Чепряткова благодаря регулярным упражнениям и общей физической предрасположенности, были гипертрофированы вполне изрядно и дергались мощно.
Мамайкина тоже это увидела, и поразилась, и даже открыла от поражения рот. Я прыснул. Чепрятков продолжал дергать титьками, и мне показалось, что он дергает не просто так, а изображая «Времена года» композитора Вивальди.
– Ну, ты и урод, Чепрятков, – только и смогла сказать Мамайкина.
После чего отправилась в сторону компьютерного класса, потрясенная с ног до головы.
– Сама такая! – крикнул вслед Чепрятков.
Я вздохнул.
– Чепрятков, – сказал я строго, но заранее примирительно, – ты это, потише давай...
Чепрятков отреагировал на такую наглость как всегда – дебильно, но величественно. Он сделал позу «двойной бицепс». Возразить на «двойной бицепс» было нечем. Пребывающие в рекреации мальчики растерянно отвернулись, девушки тоже отвернулись, но отвернулись заинтересованно.
А она на Чепряткова поглядела совсем равнодушно. Я это отметил и хотел было все-таки дойти до нее, но вернулась Мамайкина. Мамайкина снова затрещала про свой балет, а потом мы отправились в кабинет, поскольку перемена подошла к концу.
На следующих переменах тоже поговорить не получилось. То все время кто-то рядом околачивался, то вдруг на меня накатывалось яичное стеснение, совершенно мне несвойственное – обычно я с девчонками не стесняюсь, беру за жабры сразу, они у меня не трепыхаются. А тут незадача какая-то...
Хотя на большой перемене, в буфете, все почти уже получилось.
Народу в буфете было обычно немного. Некоторых лицеистов забирали обедать родители, другие бегали в соседнее кафе «Интермедия», там подавали картофельную запеканку, свежую пиццу, лазанью и какую-то еще мексиканскую дрянь.
А некоторые, например, Мамайкина и Лазерова, и вовсе приносили обед из дома в специальных японских коробках. В «Интермедии», по их мнению, был сплошной холестерол, а в лицейском буфете сплошной сальмонеллез.
Сам я, кстати, тоже обычно обедал в «Интермедии». Брал пиццу и сок. В буфет же заходил редко, когда на улице был дождь и тащиться в кафе было вломовато. Буфетская кухня не отличалась изысканностью. Меню было довольно однообразным. Котлеты, печенка или минтай, на гарнир макароны или рис. Компот из сухофруктов с тараканами изюма.
Запеканка. Коржик «Школьный».
Коржик «Школьный» я всегда и брал. Стоил он совсем ничего, но после коржика не хотелось есть почти до вечера. Гениальное изобретение.
В тот день тоже был дождь, Шнобель побежал с зонтиком в кафе, я спустился в буфет. В очереди стояли человек пять, она была крайней, проблемы сальмонеллеза и холестерола ее не очень волновали. Я собрался с духом и не оробел. Спросил:
– Коржики есть, не знаешь?
Она пожала плечами.
– Я люблю «Школьный». – Я продолжал дранг нах остен
[7]
. – В «Интермедии» итальянский кекс пекут, а мне кажется, «Школьный» лучше. Кекс – это фигня...
– Да, – сказала Лара, – а я думала, ты яйца любишь...
Я тупо покраснел, но нашел в себе силы весело хихикнуть. Она взяла похожего на мумию минтая, рожки, компот – комплексный, короче, обед, после чего уселась у окна и принялась обедать и в окно поглядывать.
