– Ну, ты же можешь придумать какой-никакой небольшой кораблик? Мы же ведь здесь не собираемся навсегда оседать?
– Вот сам возьми и придумай. А лучше сразу придумай, что мы дома, и задание выполнено, и все доны живы-здоровы… Пока мы не поймем, где мы, – не сможем выбраться отсюда. Хватит с меня бесцельных скитаний по пескам. Хватит бегать туда-сюда. Нужно думать. Мир, в котором дождь льется то сверху вниз, то снизу вверх, светило не подчиняется законам физики, фантазии, которые воплощаются в реальность… это точно не в нашей вселенной, если вообще имеет какое-либо отношение к понятию «вселенная».
Светило, словно испугавшись, услышав упоминание о себе из посторонних уст, почти мгновенно скакнуло по небосводу и из положения в зените оказалось в положении на закате. Холодный пронзительный порыв ветра, ощутимо пробирая до костей, ворвался в узкий зев пещеры, чуть не задув импровизированный очаг.
– Не удивлюсь, если жареные летуны сейчас вспорхнут с твоей жердочки и умчатся в лес, ловить длинноногих комаров.
Хоаххин потянулся за лежащим в стороне скафандром.
– Давай еще раз и с начала. Наш шустрый лабораторный «электрик» совсем как живой руководит дружной эскадрой «летучих голландцев». Такие «мирные» последнее время Могущественные почти уже упаковали нашу «Сферу». И все это на ничейной территории, в совершенно «случайном» секторе. Бррррр. Дальше. Нас забрасывает черт-те куда. И в этом черт-те где, нас совсем не ждут. Или ждут, но не нас? Или им вообще все по фигу. Прилетели, ну и тьфу на вас, выпутывайтесь сами. Или наоборот, «вы тут потопчитесь, а мы посмотрим, а потом решим, что с вами делать»… Дальше. Старый сводчатый зал, с прожилками красного гранита. Живой, говорящий, каменный. Я его встречал раньше. Хотя и думал, что он мне привиделся, но нет. Видимо, не привиделся. Совсем далеко. А может, мы просто погибли и теперь путешествуем по мирам, по мирам собственных воспоминаний? Я помню одного змеепода, адмирала, так вот для него умереть было – все равно что погрузиться в самого себя, уйти в собственный мир, уйти и замуровать дверь за собой. Навсегда.
– Интересная мысль, вот только если начать развивать именно эту версию нашего текущего положения, то недолго и в самом деле слететь с катушек. Покинув бренное тело, душа должна быть принята в иную семью. Уж поверь моему знанию христианских воззрений на этот процесс. Все что угодно, но только не бросать нас незнамо где и незнамо зачем.
Пантелеймон вытащил из костра тлеющую головешку и незаметным жестом ткнул ее горящим концом в шею Хоаххину. Тот вскочил на ноги и чуть было не приложил батюшке по затылку.
– Ты совсем очумел? Эзотерик-экспериментатор!
С очередной партией съестного вернулся Том. Молча присел на корточки и стал потрошить добытых летунов.
– Есть еще тема массовой галлюцинации. От газового отравления, например… Или если башкой хорошо приложило…
Пантелеймон раздал каждому по прожаренной тушке из первой партии и сам смачно приступил к трапезе, хрустя тонкими костями и капая жиром себе на колени.
Ужин был практически завершен, когда гравитация в одно мгновение поменяла низ и верх местами. Угли костра посыпались с пола пещеры на ее свод вместе с насытившимися путниками и их немногочисленными пожитками. Больно треснувшись головой о свод пещеры, Хоаххин успел-таки на лету поймать открытую флягу Пантелеймона и спасти драгоценную влагу набранных в нее струй давешнего дождя. При этом он был вынужден на лету развернуть корпус и ощутимо лягнуть в живот пастыря божия.
– Вот тебе еще новые ощущения! Мог ведь придумать камни помягче, и разуться тоже мог, изверг.
Пантелеймон потирал ушибленный бок, собирая разбросанные пожитки. Том, стоя на четвереньках, сжимал зубами недоеденный ужин.
– Спать нужно.
Пантелеймон уже ворочался между острых выступов свода, нащупывая телом приемлемое положение.
– Утро вечера мудренее. К утру с голодухи посетит нас здравая мысль. А если еще раза два перевернет туда-сюда, то, может, и раньше…
* * *
После испытанного «веселья», длившегося по самым скромным подсчетам Хоаххина несколько суток, за которые песчаные пейзажи сменились тропическим ливнем в джунглях и пещерой в каменном отроге, никакой кошмар не смог бы удивить бывшего императорского десантника шестого флота Детей Гнева. Так, по крайней мере, он полагал, прижимаясь спиной к спине уже посапывающего Пантелеймона и проваливаясь в темную бездну беспокойного сна.
Чей-то пристальный взгляд настойчиво постучался в то самое место, которое, бодрствуя, обычно считает себя разумом. Если бы у Хоаххина были собственные глаза, он бы непременно их потер жесткой ладонью и… перевернулся на другой бок. Но ни первого, ни второго по ряду причин ему сделать не удалось. Попытка изгнать из головы образ собственного скрюченного на камнях тела категорически провалилась. Тело, отчаянно зевая, приподнялось и присело на корточки, и только в этот момент проснулся, наконец, натренированный боец, который теоретически и практически в подобных обстоятельствах обязан был просыпаться мгновенно. Он молниеносно отпрыгнул в глубину перевернутой пещеры, пытаясь скрыться в ее черной утробе, но и это не удалось. Наблюдателю совершенно не мешала кромешная темнота. Утешало одно: теперь их разделяли как минимум пять-шесть метров далеко не гладкого пространства.
– От себя не убежишь.
Спокойный полушепот, казалось, вливался прямо в мозг, минуя уши, то есть примерно так же, как Хоаххин привык «рассматривать» окружающий его мир. Вместе с шепотом, а может, параллельно ему боец отчетливо различил такой до боли (в прямом смысле) знакомый шелест огромных крыльев, увенчанных острыми келемитовыми когтями.
– Уже очухался? Слава Творцу, да укажет он мне путь к твоему разуму, блуждающему впотьмах.
Разум, блуждающий впотьмах, все понимал, все осознавал, но никак не мог поверить в происходящее. Скачущее светило и переворачивающийся потолок были куда естественнее происходящего. Могущественный, терпеливо ожидающий пробуждения своего смертного врага, это так же неестественно, как крокодил, долго и нудно уговаривающий антилопу положить свою шею ему в пасть.
– Полагаю, что хладнокровный убийца обойдется без истерики? Идущий за Чертой приветствует тебя, Хоаххин саа Реста Острие Копья.
– Это бред. Пантелеймон прав. Сплошной, умопомрачительный бред.
Осознание беспомощности перед поражением от собственного разума почему-то успокаивало. Даже убаюкивало.
– И это все, что ты можешь мне ответить на мое приветствие? Бред – это крайняя стадия. До нее еще далеко. Впрочем, последнее понятие не имеет никакого значения для существа, оказавшегося по ту сторону времени. Там, где ты находишься, нет ни будущего, ни прошлого, есть только незначительные корреляции этих понятий. А наш мир, из которого волей судеб, подвластных Творцу, ты выпал, видится всего лишь плоской цветной проекцией на белой простыне зыбкого утреннего тумана.
– …И ты всего лишь порождение моего бреда, и незачем морочить мне голову байками про плоские миры.
