* * *
Хоаххин провел руками по бедрам, пытаясь нащупать рукоятки обычно висевших на этом месте десантных тесаков. Оба ножа остались там, за порогом черной сферы, один застрял в шлеме «тролля»-охранника, а второй, возможно, до сих пор торчал из глазницы Алого Князя. Вооружен был только Том, он так и не выпустил из рук плазмобой, ствол которого теперь медленно поднимался вверх в направлении головы обсидианового болтуна.
Клыкастая рожа их собеседника не только не выражала страха перед бойцами с плазмобоем в руках, но казалось, вот-вот разразится хохотом.
– Лысенький, а я тебя вспомнил!!! Точно! Ты намедни скакал через пространственные переходы туда-сюда.
Хоаххин показал рукой Тому, чтобы тот не торопился с выстрелом.
– Что, не помнишь меня? А вот если так…
Пространство вокруг, казалось, превращается в прозрачный кисель, который покачивается от каких-то своих внутренних вибраций. Обсидиановая чернота, словно чернильное пятно в воде, начала медленно растворяться в этом подвижном мареве, а вместо нее алыми прожилками шлифованного гранита перед ошарашенными друзьями уже поблескивали влажные высокие каменные своды с перекрестиями потолочных балок. Под ногами вместо вездесущего песка расстилались каменные же плиты, и каждое неосторожное движение, рождавшее нечаянный звук, отдавалось многократным глухим эхом.
Голова Хоаххина закружилась, как и тогда, когда он проходил через этот зал, выбираясь неизведанным путем из подземелья проклятой планеты. Легкие сжимались, но не смели сделать вдох, казалось, вот сейчас он умрет от удушья, но нет. Ручищи Пантелеймона коснулись его, слегка придерживая за плечо, и воспоминания отпрянули.
Где-то с испещренной прожилками породы стены упала капля воды, звонко шлепнувшись о гранит… Сухой треск старческого фальцета речитативом разорвал наступившую тишину:
– Узнал, узнал, вижу, узнал. Не быть мне богатым… бооогаааатыыыым…
Фальцет менял тональность, растягиваясь, как свисающее с ложки сгущенное молоко, переходил в бас, наполненный вибрациями низких обертонов.
– боооооооггггааааааааггггоооооооббббббббб. Мыытагоб енм тьыб ен…
Окончание фразы звякнуло веселым заливистым колокольчиком, и, словно повинуясь невидимому путникам взрыву мегатонной бомбы, высоченные каменные стены брызнули во все стороны водопадами уже привычного белого песка. Который по традиции закружился приставучим, медленно оседающим роем вездесущих песчинок.
* * *
– Что это было?
Пантелеймон, слегка наклонив шею, подпрыгивая на одной ноге, словно начинающий пловец, шлепал ладонью себя по уху, наивно полагая, что песчаная пыль высыплется из его головы.
– Вот именно. Что. Это. Было.
* * *
Штурмовой «броневик» Тома был хорош, он пер по сыпучему песку как танк, оставляя за собой «колею» глубоких осыпающихся следов, по которым Хоаххин с Пантелеймоном едва успевали за неугомонным доном. Но все хорошее когда-то кончается. И ровно через сутки (если верить хронометру Хоаххина) после того, как друзья выбрали направление и двинулись в путь, псевдомышечная гидравлика «броневика» сдохла. Это было плохой новостью. Хорошая же новость состояла в том, что двойной дневной рацион в тяжелом десантном бронекомбинезоне Тома, в отличие от галет и содержимого термофляги Пантелеймона, оказался почти не тронут. Однако таскать за собой эту двухсоткилограммовую дуру даже ради пайка и четырех литров воды было неразумно. Съестное решили располовинить на ужин и завтрак, и «переночевать» возле кучи металла, которая последним усилием батареи удалила из задницы Тома трубку жизнеобеспечения и окончательно застыла в позе брошенного в чулан манекена. Четыре часа сна на каждого в порядке живой очереди, завтрак из остатков высококалорийной пасты и несколько хороших глотков воды ненадолго оживили атмосферу.
Ровное зеленоватое сияние небосвода, видимо, понятия не имело о том, что в некоторых мирах существуют день и ночь, а обитатели этих миров склонны время от времени отдыхать, кто-то в темное, а кто-то в светлое время суток. Тем не менее с одной стороны свечение было интенсивнее, а север, соответственно, предполагался с обратной стороны небосвода. Вот в этом направлении путники и двинулись, воздавая хвалу Творцу за то, что хоть полевой медицинский блок отстегивался от брони. Стимулирующие и обезболивающие капсулы были аккуратно уложены в самопальный узелок, скрученный из тонкой термоткани, добытой из внутренностей все того же «броневика». Из неприкосновенного запаса аптечки решили использовать только акваблокатор, впрыснули подкожно (Хоаххину подчешуечно) одну капсулу на троих, пока еще в организмах было достаточно влаги.
Детям Гнева не впервой топать сутками с полным боекомплектом на горбу, а вот Том к исходу вторых суток похода расклеивался на глазах. Хоаххин старался занять его сознание приятными воспоминаниями, отвлекая от боли и усталости, Пантелеймон трещал без умолку, пересказывая старые армейские анекдоты, и время от времени легонько поддавал Тому под зад, восстанавливая темп движения колонны. Хоаххин зафиксировал момент, когда Том окончательно отключился, потеряв его взгляд. Еще Пантелеймон, наконец, заткнулся и только продолжал ритмично пыхтеть. На его шее болталось совсем не маленькое поникшее тело бородатого дона. Ничего не менялось. Ну совершенно ничего. Ни яркость, ни склонение этого размытого источника света, ни пейзаж вокруг. Хоаххин резко остановился на месте. Пантелеймон почти врезался в напарника, лишь в последний момент, бросив тело на колени, ухнулся в горячий песок.
– За двое суток мы прошли по прямой километров семьдесят-восемьдесят, это минимум. Ни на одной планете, а я их немного повидал, я не сталкивался с полным отсутствием малейших ориентиров на местности в течение такого отрезка дистанции. Только в океане, да и то облака, звезды… блин!
– Ты что, командир, лекцию из курсантского прошлого вспоминаешь? Ты это смотри! Я вас двоих так быстро тащить не смогу, – прохрипел Пантелеймон, с трудом ворочая деревянным языком в пересохшем горле. А затем, аккуратно приподняв голову Тома, легонько похлопал его по бледным щекам и подергал за кончик бороды.
– Смотри зубы ему не выбей, он еще молодой.
Пантелеймон, недовольно бурча, прервал реанимационную процедуру. Хоаххин «отключился» от взгляда отца-настоятеля и погрузился во тьму. Он представил себе заросли тропических джунглей на Светлой, журчащий по камням ручей, резкие гортанные крики пучеглазов и дождь, проливной ливень, который черные пузатые тучи расплескали, почесывая свое брюхо о плоскую вулканическую верхушку каменного острова…
Что-то холодное и мокрое шлепнулось ему на затылок, потом еще, на нос, и еще, и еще, за шиворот. Хоаххин «открыл» глаза Пантелеймона и обомлел. Песка не было и в помине. Тугие струи воды падали с неба, разбиваясь о листья деревьев на тысячи хрустальных холодных брызг. Шум льющейся воды заполнял все окружающее пространство. Батюшка не торопясь стягивал со ступни зубастый армейский говнодав, вторая, уже разутая ступня его по щиколотку утопала в быстро наполняющейся луже кристально чистой дождевой воды. Том продолжал лежать с закрытыми глазами и широко разинутым ртом пытался ловить тяжелые и холодные капли проливного дождя.
