Письмо № 14
Милый друг, вы ведь простили меня? Я отходила — как пионы или черешня в конце июня, а вовсе не как солидный покойник, солидности во мне ни на грош. А теперь вернулась — как черешня, как пионы, как всегда — навсегда. Не знаю, примете ли вы меня обратно, но почему бы и нет, ведь бремени никакого, только пальцы в красном и стол в лепестках.
И теперь, я думаю, мы с вами должны опять куда-нибудь уехать, как обычно. Сговориться в чатике и взять билеты на послезавтра, а? Быстренько закончить дела, побросать в сумку несколько случайных вещей и успеть к ночному поезду. Непременно СВ, широкие полки, уже застеленные прохладным бельём. Переоденусь в безразмерную майку, слишком поношенную для такого вагона, смирно вытянусь между двух простыней и напишу требовательное эсэмэс: «как вы? где вы? успели?» «Конечно, — ответите вы, — курю и ложусь. Дорожный ветер пахнет железом, спите, я покараулю». И я кивну.
Утром будет какой-нибудь город, крошечный отель и много радостных квадратиков Инстаграма. Пробегаю целый день, трижды поем в кафе — в путешествиях не толстеют, — и до смерти устану. Засыпая в большой кровати, вдруг всполошусь и снова напишу: «где вы? как вы? неужели счастливы?!» «Не беспокойтесь, — ответите вы, — всё хорошо, конечно же нет». — «То-то же». Положу телефон в изголовье, ладонь рядом, но прикасаться не стану — точно как к вашей руке — и усну.
Днём сочиню смешные заметки, а вы не расскажете ничего определённого, но каждое ваше сообщение будет живым, как поцелуй.
А потом мы вернёмся, и вы, и я, мы обязательно вернёмся. Как пионы, как черешня.
Письмо № 15
Знаете, у меня есть стопка ваших старых фотографий, уже начинающих мутнеть. Что-то совсем обычное из девяностых — застолье с Disaronno Amaretto на первом плане, за рулём, в обнимку с девушкой (тут я вычеркнула с десяток слов, чтобы никого не обидеть, поэтому просто — с девушкой), где-то, господи прости, в бане. Везде вы разной степени бритости и помятости, моложе и несколько стеклянней, чем сейчас. Одна мне особенно нравится, чёрно-белая, в мартовском лесу — ещё лежит ноздреватый снег, вы стоите на фоне штриховки из тонких веток, лицо не то чтобы умное, но осознающее, что я на вас — через годы — смотрю. Вы бы, наверное, сказали, что очень пили сколько-то предыдущих дней, поэтому ликом темны и рассеяны.
А на одной вообще спите на лавке в пригородной электричке.
И не просите меня их выбросить. Во-первых, это всё, что у меня есть из вашего прошлого и вообще вашего. Когда будущего нет, настоящего не случилось, можно присвоить только чужие воспоминания. А во-вторых, это невозможно — они придуманы мною от первой до последней, а значит, неуничтожимы. Они не выцветут, не сгорят, не утонут, оставаясь неприлично бессмертными до тех пор, пока я не перестану доставать их из рваного чёрного пакета и выкладывать на стол по одной. А значит, долго. Очень долго.
Про заек
Однажды бесценный М. подарил мне стихи Йейтса. Будь на моём месте другая, неприятная, женщина, могла бы придраться — почему не свои? Я не такая. Вот если бы он ювелирный ограбил — так что, и колечко бриллиантовое мне подарить нельзя, раз не его? Ерунда какая. А стихи вот:
One had a pretty face,
and two or three had charm,
but charm and face were in vain,
because the mountain grass
cannot but keep the form
where the mountain hare has lain.
Он сказал, это о нас. Литературный перевод тёмен, но если заглянуть в оригинал, смысл кристально ясен.
«Одна была красива, две или три очаровательны, но всё это напрасно, потому что трава не может забыть след зайчика, который проспал на ней до утра». Он зайца любит, понимаете? Белого.
Я была сражена и в ответ подарила фильм «Заяц над бездной». Правда, не уверена, что он посмотрел, но неважно, главное, чтобы знал: эти прекрасные большие пальцы — его. Фильм безусловно о нас, там Брежнев женится на английской королеве, и как точней описать историю нашей виртуальной близости, я не знаю. Попытка снять «кустурицу» на молдавском материале, конечно, заслуживает минуты молчания, но сценарий многое извиняет, хотя бы финальным диалогом:
«— Лёня загадку рассказал: «Если зайца загнать на самый край обрыва, он прыгает в пропасть и смеётся». И чего? Чего он смеётся?
— Свободный стал, вот и смеётся».
Много сейчас думаю о взрослой любви, о способах её выражения. Поляки говорят, будто камни жуют, заметил Дюма, — так это он не слышал, как объясняются в любви взрослые люди. Мучительная аккуратность: как бы не пообещать лишнего, не потерять лицо, не показать себя зависимым, не отрезать пути отступления. Если коротко, всё примерно сводится к фразе: «Не хочу сказать, что я без вас не могу, — я без всего могу, — но очень не хотелось бы». Вроде как зрелость обещала нам свободу, а научила только обходиться без всего.
Мне же кажется, что жизнь стоит тратить только на поиски того, без чего не можешь: города, человека, если угодно — платья или дома. А как найдёшь — непременно брать, а не учиться без этого обходиться. От остального же избавляться. В уютных южных городах часто происходит восхитительный круговорот вещей: каждый день на улицу выставляют почти новые столики, комнатные цветы, диванчики, пылесосы и книги. И буквально через час всему находится хозяин, который с новым креслом чуть приближается к своему представлению о правильном доме. И стоит ли горевать о городах и людях, которых покидаешь, они же не старая мебель, обязательно пригодятся кому-то для счастья.
И даже если не получится никого найти взамен, всё равно останутся светлый, почти пустой дом и заяц, умеющий смеяться над пропастью.
Эпилог
Три белых чашки были у меня, три белых чашки.
Первую я подарила самому близкому другу, но разозлилась на него и разбила. А потом купила ему новую, точно такую же. Я хотела, чтобы чашка осталась бессмертной, и она осталась, а он не сумел.
Вторая раскололась в ресторане. Мужчина, который нравился мне до обморока, сидел напротив, и я, в конце концов, протянула руки и потрогала его ладони. В зале никого, кроме нас, но с барной стойки вдруг упала чашка и разлетелась на куски. А кроме этого между нами ничего не было.
А третья случилась прошлым летом.
От этого человека я хотела только одного: увидеть его. Как удивительно истончаются и истрёпываются желания… или нет, наоборот — как они скручиваются в тугой жгут. Поначалу хочешь всего — ухаживаний, заботы, близости, но когда долго не получается, выкристаллизовывается одна мучительная необходимость: посмотреть. Увидеть его живым, убедиться, что он точно существует, успокоиться рядом с ним, придержав своё сердце, попасть в его ритм — а он медленней моего, я знала. Была уверена, хотя до того мы не виделись ни разу.
