Я рассылала свои рассказы по разным редакциям и получала письма с отказами. Я продолжала писать, несмотря ни на что. Свои рассказы я переписывала и доделывала по вечерам в спальне, а также на железнодорожных вокзалах, на ступенях лестниц, в библиотеках, городских парках, а еще на квартирах у подруг, приятелей, возлюбленных и родственников. И снова я отправляла рассказы в редакции. И снова отказы, отказы, отказы.
Письма с отказами мне не нравились. А кому бы понравились? Но я не отчаивалась: впереди была целая жизнь, я была намерена посвятить ее писательскому делу – и точка. (В моей семье живут долго, даже очень – одной моей бабушке стукнуло сто два года! – поэтому я решила, что в двадцать с небольшим рановато впадать в панику из-за упущенного времени.) А раз так, издатели могли отказывать мне, сколько душеньке угодно: я не собиралась сдаваться. Получая очередной отказ, я позволяла своему самолюбию громко заявить тому, кто поставил под письмом свою подпись: «Думаете, испугали? Учтите, те люди, которые заставят меня отказаться от своей цели, еще не родились, а до тех пор я собираюсь стоять на своем!»
После чего я выкидывала письмо и возвращалась к работе.
Письма-отказы стали для меня чем-то вроде вселенских масштабов теннисного матча: кто-то присылал мне отказ, а я отбивала его через сетку и в тот же день посылала новую заявку. Рассуждала я примерно так: раз мне нанесли удар, надо его сразу же отбить – пусть летит куда-то в космос.
Ничего другого мне не оставалось, потому что некому было пойти и забрать оттуда мои рассказы. У меня не было адвоката, агента, покровителя, не было связей и знакомств. (Я не только не была знакома ни с кем из издательского мира, у меня вообще почти не было знакомых, имеющих работу.) Я понимала, что никто не постучит однажды в дверь моей квартирки со словами: «Мы знаем, что здесь живет очень талантливая молодая писательница, и хотим помочь ей». Нет, мне предстояло заявить о себе самой, и я это делала. Непрестанно. Помню, как у меня возникло ясное ощущение, что я никогда их не переборю, этих безликих, безымянных стражей тех ворот, которые я без устали атаковала. Они ни за что мне не сдадутся. Никогда не впустят меня внутрь. Ничего у меня не получится.
Неважно, решила я.
Я все равно не сдамся только из-за того, что «ничего не получается». Дело было не в том. Наградой не могло и не должно было стать признание извне – я это знала. Наградой должна была стать радость от самого процесса работы и от моего личного понимания, что я выбрала правильный путь и в этом мое призвание. Если когда-то мне повезет настолько, что за работу еще и заплатят, это отлично, но пока деньги можно зарабатывать и по-другому. Есть масса разных способов обеспечить себе безбедное существование, я испробовала некоторые из них, и неплохо справлялась.
Я была счастлива. Никому не известная, практически никто – но счастлива.
Я копила деньги, потом путешествовала и писала заметки. Ездила в Мексику, к пирамидам, и писала заметки. Каталась на автобусе по пригородам Нью-Джерси и писала заметки. Я отправилась в Восточную Европу и писала заметки. Ходила на вечеринки и писала заметки. Поехала в Вайоминг, устроилась на ранчо поварихой и писала заметки.
В двадцать с чем-то я собрала нескольких друзей, которые тоже хотели стать писателями, и мы создали свою мастерскую. По причинам, которые теряются в глубине истории, мы называли себя «Толстые дети». Это была лучшая в мире литературная мастерская – во всяком случае, в наших глазах. Мы тщательно отбирали участников, присматривались друг к другу, чтобы не подпустить зануд и хамов, которые так часто наведываются в разные мастерские с явной целью разрушать чьи-нибудь мечты. Мы напоминали друг другу о сроках (написания работ) и вдохновляли друг друга на то, чтобы отправить новый опус издателю. Мы узнавали друг друга по голосу, познакомились с привычками и помогали друг другу работать, преодолевая наши специфические привычные препятствия. Мы ели пиццу и много смеялись.
Мастерская «Толстые дети» была очень эффективной, вдохновляющей и веселой. Это было безопасное место, где не страшно было заниматься творчеством, признаваться в слабостях и экспериментировать, и все там было абсолютно и совершенно бесплатно. (Не считая пиццы, да-да, конечно. Но бросьте придираться! Ведь вы же видите, к чему я веду, так? Ребята, вы можете сделать такое сами!)
В разговор вступает Вернер Херцог
У меня есть друг в Италии, независимый кинорежиссер. Много лет назад – тогда он еще был голодным молодым парнем – он написал письмо своему кумиру, великому немецкому режиссеру Вернеру Херцогу. Мой друг излил в письме свою душу, жаловался Херцогу, как неудачно складывается его карьера, как его фильмы никому не нравятся, как трудно стало снимать кино в этом равнодушном мире, где никому ни до чего нет дела, где все так дорого, где никто не хочет спонсировать искусство, где вкусы общества так вульгарны и подчинены коммерции…
Однако если мой приятель искал сочувствия, то обратился не по адресу. (И вообще я ума не приложу, как можно было из всех людей выбрать именно Вернера Херцога, чтобы поплакаться ему в жилетку.) Одним словом, Херцог написал моему другу длинный ответ, жесткий и вызывающий, где говорил примерно следующее:
«Хватит ныть. Этот мир не виноват в том, что ты решил стать художником. В обязанности этого мира не входит наслаждаться фильмами, которые ты снимаешь, и уж точно этот мир не должен оплачивать твои мечты. Никто об этом и слушать не захочет. Если нужна кинокамера, укради ее, только перестань хлюпать носом и принимайся за работу».
(Слушайте, а ведь до меня только что дошло – в этой истории Вернер Херцог сыграл роль моей мамы. Какая прелесть!)
Мой друг вставил письмо в рамочку и повесил у себя над столом – так и следовало сделать. Потому что, хотя отповедь Херцога похожа на нагоняй, нагоняем вовсе она не была. Это была помощь в освобождении. На мой взгляд, это настоящее проявление любви и гуманизма – напомнить людям, что они сами на что-то способны и не стоит им ждать поблажек от мира, что люди не так слабы и зависимы, как им, возможно, кажется.
Такие напоминания могут показаться резкими, и часто мы не хотим их слушать, но на повестке здесь стоит вопрос элементарного самоуважения. Есть что-то величественное в том, чтобы помочь кому-то шагнуть наконец вперед и обрести самоуважение, особенно если впереди человека ждет что-то новое и прекрасное.
Ну а то письмо?
Оно стало для моего друга письменным допуском.
Получив которое, он снова начал заниматься своим делом.
Хитрость
Так что да, вот в чем хитрость: бросайте жаловаться.
Доверьтесь в этом мне. И Вернеру Херцогу доверьтесь тоже.
Есть множество веских причин, по которым просто необходимо перестать жаловаться и ныть, если, конечно, вы заинтересованы в том, чтобы жить более творческой жизнью.
Первая причина: жалобы – это безумно скучно. Все художники жалуются, всем давно уже в зубах навязло их нытье. (Если судить по громкости жалоб, исходящих от представителей творческих профессий, можно подумать, что злой диктатор приговорил этих людей к их занятиям – бывает трудно поверить, что это их призвание и они избрали этот удел по доброй воле.)
