– Вроде поровну получилось, – подвёл итог Пантелей.
– Я представляю, если бы ушкуй кому-нибудь по суду отдали, пусть и в казну.
– А теперь пусть берут, – засмеялся кормчий.
Он ссыпал свою часть в кожаный мешочек.
– Ты погоди, я тебе парусину принесу, узелок сделаем.
Кормчий принёс кусок парусины, ловко увязал узел, ссыпал монеты и ценности.
– Я свою часть дома разделю на всех вдов, завтра же раздам, – заверил он.
– Не сомневаюсь. А я в монастырь, Фотия проведать.
Александр попрощался с Пантелеем, подхватил узелок, направился в монастырь. Из распахнутых ворот мужики выносили гроб с телом. У Александра сердце оборвалось. Неужели Фотий? Потом дошло – похороны на третий день бывают. К тому же чернецов хоронят внутри монастырских стен, стало быть, не Фотий. Дух перевёл. У ворот вчерашний послушник стоит, Александра узнал:
– Жив твой страдалец!
– Навестить хочу, где он?
– Сейчас ворота запру, проведу.
Послушник ворота на засов закрыл, провёл Александра в маленькую келью. На топчане лежал Фотий. Он и раньше худ был, а сейчас скелет, обтянутый бледной кожей. Но жив, дышит. Александр рядом уселся, на скамью. Фотий глаза открыл, почувствовав человека рядом. Александр его за руку взял – холодная.
– Как ты, чернец?
– Уже лучше, только пить охота, а монах Серафим не велел.
– Это кто?
– Лекарь. Вернее, монах, но дар целительский у него. Сказал – жить буду.
– Вот и слушай его. Чего тебе надобно?
– Всё есть.
– Если одеяло принесу, не помешает? А то руки у тебя холодные.
– Беспокоить не хочу.
– Мне это не в тягость. А пока узелок у тебя оставлю.
Саша сунул узелок под подушку Фотия. Сам на торг направился, выбрал одеяло пуховое, такую же подушку и перину. Вещи мягкие, да объёмные. Кое-как верёвкой стянул, на плечи взвалил. Послушник при воротах удивился:
– Опять ты?
– К Фотию.
– А это что?
– Перина, одеяло, подушка. Крови он много потерял, мёрзнет.
– Давай помогу.
Вдвоём нести сподручнее. В келье на пару подняли Фотия прямо на матраце, набитом сеном, на скамью переложили. Топчан периной устлали, на него бережно Фотия перенесли. Послушник-привратник старую подушку на лавку перебросил, под подушкой узелок обнаружил.
– А это не тронь.
Фотию подушку пуховую под голову подсунули, одеялом накрыли. У чернеца лицо сначала счастливым сделалось, потом по щеке слеза скатилась.
– Больно? – встревожился Александр.
– Никогда так мягко не почивал, – улыбнулся Фотий.
Привратник взялся за старый матрац и подушку, собираясь вынести.
– Погоди, проводи меня к настоятелю, – попросил Александр.
– Не примет, – покачал головой послушник.
– Скажи – дело важное, дар монастырю сделать хочу.
Привратника не было долго. Фотий долго говорить не мог, слаб был. Вот что удивляло Александра – глаза монахов. Светлые, чистые по-детски. У горожан таких не бывает – хитрость в них, сомнение, соблазн, жадность читается. У него же, Фотия, – наивные, сразу понятно – камня за пазухой не держит и грехов не имеет, не то что у Александра. Молод, а руки по локоть в крови, хоть и не тать он и не кат. Тяжко на душе временами бывает. Возьми Савелия: наказал подлеца, а имел ли право жизнь отнять? Ведь не судья, такой же гражданин, как и Савелий. Не повезло Александру встретить на пути новгородского кормчего. Будь слабее духом, сам бы в лихую разбойничью шайку влился и кем стал в итоге? Убийцей.
Тихонько вошёл привратник:
– Спит?
– Не сплю, – откликнулся Фотий. – Блаженствую. Мыслю – в раю так же мягко и удобно. Ещё бы брюхо не болело.
– Настоятель Иов примет тебя, я провожу.
– Фотий, я завтра навещу, ты только выздоравливай.
В жилом здании монастыря прохладно, если не сказать холодно. И то – стены каменные толстенные, пол и своды тоже из камня. Коридоры узкие, едва освещены свечами. В келье у Фотия оконце в два тетрадных листа, слюдой закрыто. Свет дневной едва проникает, зато наледь на слюде, одна защита – от ветра. Скорее аскетично. Привратник постучал в дверь, получив ответ, вошёл сам и пригласил Александра. В большой комнате темновато, воском пахнет. Александр не сразу настоятеля разглядел. Трудно увидеть человека в чёрной одежде в тёмной комнате. Голос слева:
– Назовись.
Александр на голос повернулся. Настоятель, сидевший на лавке с книгой в руке, встал.
– Александр в крещении, житель новгородский.
– Фома сказал – видеть меня хочешь?
– Пожертвование монастырю сделать хочу.
– Отдал бы привратнику.
– Побоялся, больно много.
Александр прошёл вперёд, положил узелок на стол, развязал. Потом отступил, повернулся к образам в углу, перекрестился, поклон отбил.
– С этого начинать надо было, – укорил Иов.
– Темно у тебя тут, да и растерялся слегка.
– Фома, подай подсвечник.
Привратник зажёг от горящей свечи ещё три в подсвечнике, поставил на стол. Засверкало злато-серебро, драгоценные каменья заиграли лучиками.
– Столь богат ты или неправедным житием нажито? – сурово спросил Иов.
– Неправедным, но не мной. Не беспокойся, я не украл, считай – нашёл.
– Ну что же, на полезное дело пойдёт. Стены укрепить в монастыре надо, трапезную для братии расширить. А что хотел-то?
Настоятель полагал, что Александр взамен попросит что-нибудь.
– Оставь Фотия при монастыре, не отправляй в Новгород. Слаб он, для него дорога в тягость будет.
– Что не за себя просишь, похвально. Ступай.
Александр с Фомой вышли. Фома к выходу его повёл.
– Суров у вас настоятель, – заметил Саша.
– Сам знаешь, великие князья меняются едва не каждый год, всем от владыки и настоятеля что-то надо.
Фома замолчал. Видимо, знал больше, чужаку говорить не стал. Монастыри всегда строились как крепости, да, собственно, таковыми и являлись. В случае нападения неприятеля жители окрестных селений, посадов городских в них укрывались. Многие монахи и послушники раньше воинами были, оружием владеть умели, и врагу взять монастырь было непросто. Поэтому слова настоятеля об укреплении стен не для красного словца были, не для косметического ремонта. И затрат требовали больших – камень, известь и яйца для кладки. А уж мастера свои, из чернецов.
