Послушник заторопился. Фотий прошептал что-то. Александр наклонился:
– Повтори, не расслышал я, прости.
– Приходить ко мне будешь?
– Обязательно. Ты только выздоравливай.
– Сирота я круглый, а ты меня, как мамка моя в детстве, нёс.
У Александра слезу выдавило. Несладкая жизнь у парня выдалась. Фотий снова прошептал:
– Жупан жалко, поносить не успел, ноне дырявый.
– Выздоровеешь – я тебе новый куплю, – пообещал Александр.
В комнату послушник вернулся, и не один, с седым старцем, одетым в чёрную власяницу. В руке старец небольшой сундучок держал.
– Амвросий, помоги одежду с Фотия стянуть.
Александр понял, что лишний он уже, тихонько вышел. Добрёл до постоялого двора, размышляя о том, как несправедливо жизнь устроена. Никому Фотий зла не делал, а ранен негодяем и сейчас на грани жизни и смерти. За что его Савелий убить решил? Тварь неблагодарная, ему чернец шанс дал, отпустив.
Уже перед постоялым двором, когда тусклый свет из окон на руки упал, увидел – в крови они. То ли Фотия, то ли Савелия. Снегом оттёр, как мог, а войдя в трапезную, себя оглядел, не запачкал ли одежду. Половой подскочил, как тогда прислугу в харчевнях называли.
– Чего изволишь?
– У вас баня есть? Попариться хочу.
– Баня есть, с парной, натоплена. Проводить?
– Обязательно. И квасу жбан принеси. А полотенце найдётся?
– Одна денга за всё про всё.
Пока Александр раздевался в предбаннике, половой успел и полотенце принести, и жбан кваса. Саше после убийства Савелия хотелось вымыться, было ощущение, что в грязи испачкался. Странно. Врагов убивал на Святой земле, а такого гадливого чувства не испытывал. Мерзкая всё же душонка у кормчего была, пусть его черти в аду жарят.
Александр для начала ополоснулся, затем мочалом с мыльной водой всю грязь с тела смыл, а потом уж в парную зашёл. Полежал на полке, попотел. Банщика бы ещё сюда, веничком по всему телу пройтись. Впрочем, и так хорошо. От жара уже невмоготу стало, перебрался в мыльню, отдышался, водой горячий пот смыл. Кожа чистая, аж скрипит под пальцами. В предбаннике в огромное полотенце обернулся, из жбана в кружку кваса плеснул, отхлебнул. О! Как ангел босыми пятками пробежался, хорошо-то как! Вдруг вспомнил последние слова Савелия о деньгах на ушкуе. Надо бы их забрать, да не себе, грязные это деньги, на крови добыты. В монастырь их отдать, тому же Фотию на одежонку.
Так и решил, только сложность есть. Где теперь кормчего Пантелея найти? Впрочем, одна зацепка есть. Парни из его команды должны лодью в порядок приводить в судовом сарае. Они подскажут, где Пантелея найти, а уже вместе и ушкуй осмотреть можно. Но это завтра. Александр не спеша квасок допил, хорош, ядрёный, аж язык пощипывает. На хрене настоян, что ли?
Утром встал рано, позавтракал – и на пристань. О, работа уже кипит. Кто-то из лодейщиков блоками своё судно на берег тянет, другие у котлов с кипящей смолой огонь поддерживают. Третьи топорами стучат. Для ремонта зима и есть. С весной каждый день для судоходства потребен, деньгу зарабатывать надо, семьи большие кормить.
Нашёл лодью со знакомыми обводами, парней, с которыми с Белоозера шёл. Его в новой одежде не сразу признали.
– Шёл бы ты отсюда, господин хороший, – посоветовал ему Фрол с палубы.
Лодья уже на стапеле – двух брёвнах, идущих от самой воды.
– Фрол, ты что, не узнал меня?
– Александр? Богатым будешь, не признал.
Фрол спустился, пожал руку:
– Каким ветром?
– Пантелея ищу.
– Он скоро будет, должен пеньковые канаты привезти, ты обожди.
Уселись на брёвна. Александр сказал:
– Фотия в живот Савелий ножом пырнул.
– Да ты что! Постой, а ты откуда знаешь?
– Я этому злыдню шею свернул, а Фотия в монастырь доставил.
– Живой?
– Вечером живой был.
– Молодец, что эту сволочь придавил.
Пока говорили, на подводе подъехал Пантелей. Колёса вязли в снежной жиже. И на колёсах плохо, и на санях рано. Кормчий с телеги спрыгнул, распорядился:
– Разгружайте.
И к Александру:
– Соскучился?
– Я по делу. Где ушкуй?
– Где ему быть? У причала стоит. Завтра на берег вытаскивать станем.
– С судом-то что-нибудь выгорело?
– Шустрый какой! Ответчика-то нет, дело теперь долго тянуться будет.
– Не будет. Савелий ножом Фотия-чернеца ударил.
От удивления у Пантелея глаза круглые сделались.
– Не сбёг он из города, выходит. Дело у него здесь было.
– Почему было? Ты что, видел его?
– До смерти пришиб.
– Верно сделал, гнилой человек. А ушкуй тебе зачем?
– А вот мы его с тобой досмотрим тщательно. Савелий перед смертью о тайнике проговорился. Если найдём, меж собой поделим.
– Я себе не оставлю ничего, вдовам отдам, у всех семьи остались, им детей растить.
– И я не оставлю, кровавые то денги. В монастырь, Фотию отдам, пусть сам распорядится, он чернец правильный.
– Тогда идём.
Команде говорить кормчий ничего не стал, вдруг тайника нет? Пусть работают, пока морозов нет. Пантелей суда вдоль и поперёк знал. Осматривать умело стал. В обычных местах, где укромные похоронки, ничего не нашли.
– Не наврал твой Савелий?
– Он не мой. Может, и наврал.
– Погоди, ещё досмотрю одно местечко.
Пантелей на корме каждую доску осматривать-простукивать стал.
– Сбегай до парней, принеси стамеску.
Александр сходил. Смешно: его, рыцаря, за стамеской посылают, как подмастерье. Пантелей ударом кулака жало стамески в щель вогнал, в сторону надавил, доска поднялась.
– Вроде что-то есть.
Пантелей выудил на свет кожаный увесистый мешочек, прикинул на руке:
– Изрядно!
Развязали горловину. Ох, мать твою! И серебряные монеты, и золотые, кольца наперсные и венчальные. Александр взял одно – оказалось потёртое, с царапинами. Стало быть, ношеное, не исключено – с пальца у жертвы снято. Брезгливо кольцо в мешочек швырнул. Пантелей в затылке чешет.
– Да здесь ценностей – пристань новую с кораблями сделать можно. Как делить будем?
– По совести.
Делить пришлось долго. Одну монету серебром влево, другую вправо. Так же и с золотыми монетами. Изделия ювелирные подбирали похожие – одно кольцо влево, другое вправо.
