— Петровское?
— Я не знаю названия. Я вообще ничего не знаю там. Мы были как слепые. В полной панике. Мы его даже не видели там, на дороге! А он нас видел — как мы проехали мимо него, — он выезжал из поселка. Мы сразу, как только дачную улицу увидели, развернулись и рванули назад. Мы его обогнали на дороге. И он нас снова увидел. Он увидел нас, понимаете, — в салоне машины. А мы поехали дальше. Мы искали Ло. А она выскочила на ту чертову дорогу через десять минут после того, как мы проехали! И он, Кравцов, ее сшиб.
— Расскажите, что случилось дальше.
— Мы петляли по каким-то темным проселкам. Выехали на шоссе и попали в пробку — впереди была авария, и никого не пропускали. Мы два часа простояли. Вернулись на Новую Ригу уже утром. Папы дома не было. Мы не знали, что делать дальше. Утром папа позвонил и сказал, что Ло не отвечает на звонки — ни вчера, ни сегодня, ни по мобильному, ни по домашнему. Гаврила сказал ему, что поедет на Патрики. Он лгал отцу. Но во дворе осталась машина Артема, ее необходимо было оттуда забрать. Он потом рассказал мне, что специально разыграл сцену — начал стучать, звонить в дверь, так, чтобы соседи вышли. Чтобы было кому подтвердить, что он точно искал Ло. Машину Артема он отогнал куда-то на пустырь, в промзону. Я не знаю места. Он снял номера и разбил ее там — якобы это старая угнанная машина. Я умирала от страха. Я боялась собственной тени. А потом Ло нашлась. Нам позвонили из полиции и больницы в Бронницах. Папа после операции решил перевезти ее в Склиф. Там ей сделали новую операцию. Нам сказали, что Ло ночью сбила машина. Она долго была без сознания. Потом память потеряла. Совсем. Мы с Гаврилой боялись, что она все-таки вспомнит ту ночь, проговорится в бреду. Но она все забыла. И я подумала — это шанс наш. Это такое счастье, — Грета поднесла руки к лицу, словно собиралась смахнуть со щек слезы. Но глаза ее оставались сухими. — Мы с Гаврилой поехали в Склиф. Нас пустили к ней. Но она нас даже не узнала. У ее палаты мы столкнулись с ним… Я опять это даже вспомнить не могу. Какой-то мужик с букетом. Я даже внимания не обратила тогда. А он нас сразу узнал. Он нам потом сказал, ну, когда мы… Он нас узнал. Он же видел нас в салоне машины ночью — меня и Гаврилу. И он дождался нас, когда мы вышли от Ло, он увидел, в какую машину мы сели во дворе больницы. Он узнал и нашу машину.
— Но ведь три года прошло с тех событий.
— Я это чудом считаю, — сказала Грета бесстрастно. — И что нас не поймали. И что Артема не нашли. И что Ло все забыла. Год мы жили в панике, в страхе. Я не могу вам передать, что я чувствовала. Я боялась всего. И Гаврила тоже, хоть он и не сознавался мне. В ноябре, когда Ло опять лежала в больнице, он ездил туда, к дому Артема.
— В Дятловку?
— Я не знаю, как называется это место. Он сказал, что подъехал к дому — там все так, как мы оставили, — замок на воротах. Дом выглядит заброшенным. Их никто не хватился. Потом пришла зима, весна… Мы немного успокоились. Ничего ведь не происходило. Время шло. Ло кочевала из больницы в больницу. Потом они с мамой за границу уехали, в клинику. Потом вернулись. Мы опять были вместе. Только вот все изменилось. Ло стала другая. Как будто другой человек. Она постоянно ест… и все время мясо, словно все еще то пережевывает… с их свадьбы… А я с тех пор есть ничего не могу… Но я радовалась, что она все забыла. Я и сама хотела все забыть. Я Артема старалась не вспоминать, потому что он меня сам не захотел, но… Это сильнее меня было. А Ло навсегда перестала быть той, какой мы ее знали. Это наша вина… Что же мы наделали… Во что ее превратили… Я не этого совсем хотела. И Гаврила — он тоже. Он же не маньяк! Но он сказал мне, обещал, что, несмотря на то что Ло изменилась, он не изменится к ней. Он считает ее своей женой, они поженились, и это уже навсегда. Он сказал, что не бросит ее и будет о ней заботиться всю жизнь. Может, когда маме надоест ее опека над Ло, когда она снова вернется к своему шопингу, приятельницам и косметологам, то он заберет Ло с Патриков, они поселятся вместе, вдвоем. И он будет с ней до самого конца. Будет любить ее и защищать. И меня он поклялся защищать тоже. Так что это была защита. Он хотел нас защитить.
— От Кравцова? — спросил следователь.
— Да. Три года прошло. Я порой даже думала, что это все сон, кошмар, что я выдумала все эти ужасы. Так долго все было тихо, спокойно. Я думала — это навсегда.
Полковник Гущин нажал кнопку и поставил пленку на паузу.
— Пятнадцать лет девчонке, восемнадцать. В этом возрасте три года — целая жизнь, — сказал он. — Убийство двух человек кажется сном, страшной сказкой.
Снова пустил запись.
— Мы жили. Ло поправилась физически. Я даже к ее амнезии привыкла. Словно все с чистого листа… Но вдруг все разом изменилось. Он позвонил нам домой.
— Кравцов?
— Он позвонил вечером домой, на Новую Ригу. Он нам сказал потом, что телефон потерпевшей взял у своего адвоката — тот из дела списал. Я подняла трубку. Он попросил к телефону Гаврилу. Я сначала даже не поняла… Я лишь увидела, как Гаврила изменился в лице. Он словно умер на месте. На следующий день мы поехали к нему. Гаврила сказал — надо ехать, понять, чего он хочет. Он меня взял с собой для того, чтобы усыпить его бдительность, — мол, я пацанка… Кравцов так к нам и отнесся — как к недоумкам молодым.
— Где вы встретились?
— Он встретился с нами на строительном рынке. У него там павильон стройматериалов. Мы его еле нашли. Мы сидели в этом закутке — кругом полно народа, рынок. Там ничего нельзя было предпринять. Кравцов вел себя с нами как хищник в засаде. Он спросил, знают ли наши родители о том, что мы ездили той ночью по той самой дороге на нашей машине — брат и я? По нашим лицам он понял, что… Он так усмехнулся. Он сказал, что видел нашу машину в ту ночь и нас в ней. Но не придал этому значения, даже забыл сначала — он же сам шок пережил немалый, когда сбил ее. Он сказал, что она была вся в крови уже там, на дороге, в свете фар. И это его испугало. Но менты сначала так насели на него, что он думал лишь о себе. Он ведь ничего не мог поделать, как-то предотвратить тот наезд. Все случилось слишком быстро. И он боялся лишнее болтать, чтобы не усугубить своего положения. Потом он увидел нас в Склифе, узнал, выяснил у врача, кто мы такие. Узнал нашу машину — машину Гаврилы. Но и тогда он не придал этому значения. Потом он видел Гаврилу еще раз у следователя. Он хотел сказать о нас на следствии. Но дело затягивалось, шли экспертизы. И он решил оставить это до тех пор, когда экспертизы признают его виновным в аварии. Ну, как козырь защиты. Он ждал. Он знал, что полиция так ничего и не нашла, что появление Ло голой на дороге по-прежнему для всех полная загадка. И другого ничего не нашли — что она где-то пострадала до аварии или кто-то был убит или ранен. Он понял, что и мы тоже не сказали ни родителям, ни полиции о нашей поездке туда. Он находил это странным. И ждал, что будет дальше. А дальше дело закрыли, его признали невиновным в аварии. Суда не было. Ему показалось странным и то, что родители не стали иск подавать, чтобы он платил за лечение Ло. Он подумал, будто наша семья все это хочет замять. Что рыло в пуху. Но следствие, разбирательство продолжалось почти два года. Потом Ло с мамой уехали за границу — он и это выяснил. А у него начались проблемы с деньгами — в связи с кризисом его бизнес зашатался. Тогда он и вспомнил о нас с Гаврилой. Он нам заявил: не его дело, чего мы там вытворяли с сестрой той ночью и почему она вся была в крови, как вурдалак. Но если мы не хотим, чтобы об этом узнала полиция, мы должны ему заплатить. Много он с нас не возьмет. Миллион рублей. Я воскликнула: где же мы деньги возьмем? Я только после школы, Гаврила — студент. А он усмехнулся: семья богатая, у вас вон какая тачка — внедорожник приметный. Продайте, она два миллиона стоит. Миллион — мне, остальное вам. Гаврила сказал, что он ему заплатит. Попросил подождать два дня.
