– Ну-ну, не преувеличивайте. Батюшка сказал это в шутку, о чем вы прекрасно знаете. Он, в конце концов, не восточный деспот, рубящий головы за малейшее ослушание. Так что не увиливайте. Выкладывайте как есть.
Над Прейгарой носились чайки. Река плавно поворачивала к югу, в сторону порта, над которым навис абрикосовый небосклон.
– В самом деле, Роберт, давайте сейчас без шуток. Из вашей последней поездки вы вернулись совершенно больным, слегли на полмесяца. Доктора не могли понять, что с вами случилось. А теперь, едва оправившись и окрепнув, вы собрались на бал.
– Мне трудно ответить, Альбрехт, – сказал барон, помолчав. – После визита в провинцию я был действительно очень плох. Лежал в горячке и бредил. Я видел себя в том городке, разговаривал с кем-то и обещал вернуться, как только кончится лето. Но жар отступал, видения развеивались, и восстанавливалась реальная память о той поездке – бесконечные совещания, ночи в съемной квартире, зной и вездесущая пыль. Отвратительный городишко. И ни единого повода, чтобы снова туда соваться. Ни единого, понимаете? А затем опять начинался приступ, и все повторялось.
– В смысле повторялись ваши беседы с кем-то?
– Да. И каждый раз я забывал с кем. Потом наконец пошел на поправку. Но до сих пор сохранилось чувство, что мне надо в тот городок, как только придет сентябрь.
– Это чувство вам досаждает?
– Бесит. А тут ваш батюшка заговорил про бал и пошутил на тему того, что пора мне найти невесту. И я вдруг уцепился за эту мысль. Бал – в самом начале осени, значит, уехать я не могу. Детская логика, но почему-то она сработала. Голова прояснилась.
Кронпринц, рассмеявшись, хлопнул Роберта по плечу. Назидательно поднял палец:
– Что ж, друг мой, мы лишний раз убедились – проблемы, которые нам кажутся сложными, имеют, как правило, простое решение. Значит, женитьба вас уже не пугает?
– Немного, – в тон ему ответил барон. – Но я должен порадовать короля.
– А как же ваша давняя антипатия к хитрым столичным стервам?
– Так ведь осенний бал тем и славен, что на него съезжаются неиспорченные красотки из самых дальних провинций.
– Да вы хитрец, Роберт! – Наследник трона снова расхохотался. – Желаю вам удачной охоты.
– Спасибо, ваше высочество.
– Всё, меня ждут дела. Вы остаетесь?
– Да, посижу немного. Доктора мне советуют чаще бывать на воздухе. А отсюда – замечательный вид, такого больше нигде не сыщешь.
Сумерки, выскальзывая из тенистых садов, взбирались по стенам замка. Барон, сидящий в плетеном кресле, задремал, и ему приснилось, как завтра на балу он встретит девушку в красном.
Генрих Рау, студент факультета светописи, брел по вечерним улочкам в пригороде столицы, вспоминая события уходящего дня. Сегодня начался новый учебный год, который сразу принес сюрпризы.
Всех третьекурсников собрали с утра в лекционном амфитеатре. Преподаватель основ безопасности, которого за глаза называли Грифом, взобрался на кафедру, вытянул кадыкастую шею и, оглядев ряды, скрипучим голосом произнес:
– Итак, господа, довожу до вашего сведения, что забавы и шутки кончились. Если в предшествующие семестры светопись была для вас лишь одной из строчек в длинном списке семинаров и лекций, то теперь она станет по-настоящему профилирующим предметом. Иными словами, начинается то, что мы называем специализацией. Светопись, как вы сами прекрасно знаете, бывает созидающей, дезинтегрирующей, лечебной, технической и так далее. Она имеет свою историю, стилистику и грамматику. Преподать вам эти аспекты дифференцированно и наглядно – наша задача. Вам же соответственно предстоит их усвоить…
Профессор отогнал муху, нагло севшую прямо на блестящую лысину, достал платок и, вытерев пот, продолжил:
– Ветвление профильной дисциплины позволяет также определить ваши личные предпочтения и склонности. На старших курсах мы применяем индивидуальный подход. Это еще одна особенность нашего факультета, который по числу студентов значительно уступает всем остальным. Два года назад на вашем потоке было сорок семь человек. Сейчас осталось лишь тридцать девять. Отсев будет продолжаться, он неизбежен. Мастер-светописец – штучный товар, да простится мне этот торгашеский оборот. Светопись требует отточенного ума и высочайшей ответственности, что, в свою очередь, подразумевает строгий контроль. Вам необходимо свыкнуться с данной мыслью, и это не просто абстрактное пожелание.
Гриф сделал паузу, чтобы все прониклись моментом, обернулся и кому-то кивнул. Только теперь Генрих рассмотрел человека в синем мундире, который сидел на стуле в углу. До этой минуты взгляд будто соскальзывал с незнакомца.
– Позвольте представить – майор цу Нидерхаузен. Он уполномочен выступить перед вами от имени Третьего департамента. Прошу, герр майор.
По залу пролетел шепоток. На верхнем ярусе кто-то – кажется, рыжий Франц – пробурчал вполголоса: «Псина!» Синемундирник подошел к кафедре:
– Здравствуйте, господа. Для тех, кто еще не знает, – в его голосе мелькнула ирония, – официальное название нашего учреждения звучит так: Департамент контроля светописи. Среди интеллектуалов и тех, кто мнит себя таковыми, эта формулировка вызывает, как правило, некое отторжение. Но, как уже сказал герр профессор, без контроля не обойтись. Поэтому в начале третьего курса, когда обучение приобретает практическую направленность, мы проводим с каждым студентом профилактическую беседу. Именно это нам предстоит сегодня.
Переждав недовольный гомон, майор невозмутимо продолжил:
– Чтобы ускорить процесс и не засиживаться до вечера, мы разобьем поток на три группы. С одной буду беседовать я, с двумя другими – мои коллеги. Деканат любезно предоставил нам отдельные помещения. Сейчас я зачитаю список присутствующих студентов и назову для каждого номер аудитории…
Спустя несколько минут Генрих в компании товарищей по несчастью маялся перед дверью на втором этаже. За раскрытым окном в торце коридора перешептывались полудикие яблони. Франц, высунувшись, притянул к себе ближайшую ветку и сорвал недозрелый плод. Надкусил его, скривился и швырнул обратно на улицу.
В группе, куда определили Генриха, оказалось почему-то только семь человек. Первым вызвали Вальтера. Пробыв за дверью минут двадцать, тот вышел, пожал плечами и буркнул: «Темнят чего-то». На уточняющие вопросы только махнул рукой – мол, сами скоро услышите. Он, впрочем, всегда был немногословен.
Очередь Генриха пришла через час. Он шагнул через порог, огляделся. Майор сидел на месте преподавателя, на столе перед ним лежали фуражка, папка с тесемками и еще какая-то штука, похожая на перевернутую плоскую миску, а за спиной блестела отмытая, еще не исписанная доска.
– Садитесь, герр Рау, – приветливо сказал человек из «тройки». – Я тут полистал ваше дело. Судя по сводной таблице коэффициентов, в момент приема на факультет вы были на двадцать девятом месте. Имеется в виду – по уровню дара среди ваших сокурсников.
