– Не волнуйтесь, сударыня, – сказал проводник. – Он не хотел напасть – только поздороваться. Здесь палаты для тихих. К тому же везде защита.
– Я не волнуюсь, – сказала Ольга.
– Но вашего… э-э-э… коллегу пришлось, к сожалению, перевести в изолятор.
«Коллегу? – подумал Генрих. – Однако…»
Они перешли в другое крыло. Здесь все двери были заперты наглухо, смотровые проемы забраны железными прутьями.
– Случай, как вы понимаете, совершенно особый – седативная светопись к пациенту неприменима. Возможны припадки ярости…
– Спасибо. Санитаров не нужно.
Генрих отодвинул засов, вошел. Человек, сидящий на койке, никак не отреагировал – молчал, опустив глаза. Генрих оглянулся на доктора:
– Вы нас не оставите?
– Но…
– Ответственность беру на себя.
Когда доктор вышел, Ольга спросила:
– Кто это?
– Долго объяснять. Я не знал, что он здесь. Дверь прикройте, будьте добры.
Она, против обыкновения, не стала спорить. Свет угасающего зимнего дня вливался в окошко под потолком. Снаружи доносился вороний грай. Генрих присел перед пациентом на корточки, вгляделся в осунувшееся лицо с седовато-рыжей щетиной. Вздохнул и сказал:
– Ну, здравствуй, дружище Франц.
Тот вздрогнул.
– Давай же, посмотри на меня. Не бойся.
Рыжий медленно поднял взгляд:
– Это правда ты, Генрих?
– Конечно, кто же еще? Неужели не узнал мою рожу? Или дать тебе между глаз для стимуляции памяти?
– Да, теперь верю. – Франц бледно улыбнулся. – Старина Рау. Шутить ты так и не научился…
– Ну это ведь ты у нас был хохмач, а я из пятерых – самый нудный.
– Генрих, Генрих, – зашептал Франц быстро и сбивчиво, – ты зря пришел, не надо было приходить, слышишь? Они теперь и тебя засадят, потому что они уроды, на нас им начхать, и всегда так было… Я все эти годы думал, зачем они с нами такое сделали, а недавно… Я в общей палате был… Проснулся… Луна в окошко светила… Огромная, желтая, висела прямо над лесом… И я сидел, смотрел на нее, а потом как будто…
Он замолчал. Генрих сказал ему мягко:
– Я понимаю.
– Да ни хрена ты не понимаешь! Я…
– Ты проснулся и вспомнил, что уже умер. Да, это правда. Но я тебе помогу.
Глава 6
– Генрих, что вы несете? – спросила Ольга.
Он встал, подошел к ней:
– Я же сказал – вам лучше не знать. Подождите снаружи.
– А я сказала, что никуда не уйду! Просто, глядя на вас, начинаю путаться, кто здесь пациент, а кто посетитель. Может, вам тоже тут отдохнуть? Недельку-другую? Покой, уход, кормежка бесплатная…
– Ерничайте сколько угодно. Мне наплевать. Но раз уж остались, то не мешайте. А еще лучше – помогите.
– Прекратите хамить! И как я вам помогу?
– Визуализация. Вы ею владеете – колючка получилась красиво.
– Владею. И что с того?
– Я попытаюсь заглянуть ему в память. А вы упорядочите картинку.
Генрих рассуждал так – сознание у Франца раздвоено, бедняга застрял между двумя мирами – старым, где он должен быть мертв, и новым, где он живой. А ведь именно на их стыке и должна быть разгадка. Переход, так сказать, оттуда сюда и наоборот. И если этот переход разглядеть…
– Заглянуть в голову к психу? Прелестно, Генрих. Ни о чем другом не мечтала.
– Так вы поможете или нет? Решайте, некогда спорить.
– А если нет, то что? Об дверь меня расплющите?
Генрих сообразил, что и в самом деле навис над Ольгой, буквально прижав к двери. Отступил на шаг, буркнул:
– Прошу прощения…
– Пес с вами. Что нужно делать?
– Сейчас прикинем.
Франц смотрел на них с детским удивлением. Генрих сказал ему:
– Ты тоже прости, приятель.
Обездвижить Франца ледяной руной получилось не сразу – морозные штрихи расплывались. Не зря доктор жаловался, что «седативная» светопись на пациента не действует. Это неудивительно – у рыжего дар усилен в результате эксперимента. Сопротивляемость высока.
Но с Генрихом ему не тягаться.
Франц перестал дергаться и застыл привалившись к стенке.
– Как вы это делаете? – жадно спросила Ольга. – Приманиваете свет без насечек?
– Повезло.
– Врете. Впрочем, я тоже не призналась бы. Но теперь по крайней мере догадываюсь, почему вас так ждут в посольстве.
На лбу у Франца Генрих дважды начертил символ «дагаз», означающий «день». Добавил знак движения «райдо» («верховая езда»), развернув его при этом зеркально. Ольга расшифровала:
– Сдвиг назад, на два дня?
– Быстро соображаете.
– Меня тоже не на грядке нашли.
– Двое суток назад случилось событие, отсвет которого мы должны уловить. И перевести в понятные образы.
– Ладно, чего мы ждем?
– Вам же тоже надо написать формулу? Для визуализации?
– Зачем писать? Вот.
Ольга показала ему ладонь с татуировкой в виде цепочки символов, каждый размером с булавочную головку. Зимние руны смотрелись забавно – разлапистые, с аккуратными хвостиками.
– А, – догадался Генрих, – вот как вы, значит, создаете иллюзии. Базовая формула на ладони, очень удобно.
– А вы, собственно, чего ожидали?
– Нет-нет, не поймите меня превратно. Наоборот, это очень мило. Вы в душе, оказывается, ребенок, обожающий фокусы.
– Фон Рау, – она посмотрела на него с подозрением, – из-под какой коряги вы выползли? Из какого леса сбежали? Такие татуировки в столице имеет любая особа женского пола, владеющая хоть капелькой дара.
– Прямо-таки любая?
– От гимназистки до бабушки-одуванчика. Ну разве что руны у них германские, местные, а не такие, как у меня. Или вы все-таки издеваетесь?
– Нет, я и правда отстал от жизни. Но давайте не отвлекаться.
– Тогда направляйте меня.
Она положила Францу на лоб ладонь, которую Генрих накрыл своей.
– У вас рука жжется льдом, – сообщила Ольга.
– Потерпите, пожалуйста.
Он надавил сильнее, будто пытался втиснуть руны в голову пациенту. Чернильный сок потек из-под пальцев. Морозное жжение под ладонью усилилось. Ольга поморщилась, но смолчала.
Генрих прикрыл глаза.
Отбросить сомнения. Отрешиться от сиюминутных ощущений, запахов, звуков. От сквозняка, что тянет из-под двери, от карканья за окном, от легкого аромата духов, окутавшего Ольгу. Все должно получиться. Всего-то и надо – вернуться в позавчера. В тот вечер, когда ведьма провела ритуал.
