– Приступим. Про глаза не забудь.
Генрих недоуменно уставился на нее. Сельма раздраженно притопнула сапожком:
– Да чтоб тебя, Генрих! Совсем соображать перестал? Очки надевай, я со светом буду работать!
Он извлек из кармана фокусирующие линзы. «Фаворитка» скривилась:
– Убожество. Не светописец, а клоун.
Крыть было нечем. Очки представляли собой суррогат «чернильного» зрения – с их помощью можно было увидеть лишь обработанный, уже прирученный свет. Другими словами, Генрих мог изучать чужое, но не создавать свое. К тому же линзы нельзя было носить дольше пяти минут – в глазах начиналась резь.
Сквозь окуляры Генрих оглядел комнату. Ничего необычного, стандартный набор состоятельного клиента – лечебные нити в обивке кресла (как у коллеги Штрангля), подложка с искрами на столе, насечки на оконной раме и подоконнике, чтобы летом защитить от пыли и мошкары.
Зато при взгляде на Сельму становилось не по себе. В ее янтарных глазах таились темные проблески, а по лицу пробегали тени.
Тикали часы на стене.
«Фаворитка» присела рядом с хронистом и вложила что-то ему в ладонь. Генрих присмотрелся – это была старинная монета из серебра, истекавшая светом, как раздавленный плод истекает соком.
Старческая рука с пигментными пятнами судорожно сжалась в кулак. Чернильный «сок» проступил сквозь пальцы. Хронист мучительно застонал, словно ему приснился кошмар. Сельма встала, отошла на пару шагов.
– Это денарий времен франкских завоеваний. Точная копия того, что был у Ротхайды, и обработан похожим образом. За тысячу лет, как видишь, он весь пропитался светом. Идеальный символический инструмент, концентрированное выражение времени, силы и платы за перемены.
Генрих хмуро взглянул на нее. С удавкой на шее он плохо соображал. «Фаворитка» поняла его правильно. Сказала с усмешкой:
– Проще говоря, помогает аккуратнее направить поток. Прицелиться, если угодно. Как мушка на твоем револьвере.
Чернильные искры – на кресле, столе, в кулаке у спящего – замерцали ярче и беспокойнее. Сельма выставила руки перед собой – каким-то очень будничным, совсем недраматическим жестом, словно приняла невидимый поднос на ладони. Тихо произнесла:
– Первый подскажет.
Пол в комнате дрогнул. В графине на тумбочке удивленно звякнула пробка.
– Второй откроет.
Люстра закачалась под потолком, по стенам метнулись тени. С паркетным полом происходила метаморфоза – он становился полупрозрачным, но под ногами почему-то открывались не интерьеры нижнего этажа, а клубящиеся глубины.
– Третий поймет.
Комнату заполнил рокот тяжелых волн. Генриху показалось, что он стоит на огромной льдине, под которой на дне проснулся вулкан. Чернильная лава стремительно поднималась к поверхности, по льду побежали трещины.
Это было дикое, невозможное зрелище. Глаза обжигало болью. Не в силах больше терпеть, Генрих сорвал очки.
Комната снова стала обычной, но пол продолжал подрагивать, стекла тоненько дребезжали. Штормовой рокот звучал теперь приглушенно, будто издалека.
Сельма резко развела руки, повернула их ладонями вниз:
– Четвертый запишет.
Старик захрипел, его тело выгнулось. Рот жутко осклабился, по щеке потекла слюна. Глаза раскрылись и мертво уставились в потолок. Люстра, словно не выдержав его взгляда, погасла с тихим щелчком.
В свете луны и уличных фонарей Генрих увидел, как сквозь пол пробился стебель чертополоха.
– Ну вот, – «фаворитка» шумно вздохнула, вытерла пот со лба, – теперь обратно не повернуть. Надеюсь, смотрел внимательно? Говорить разрешаю.
– Сумасшедшая сучка, – сказал ей Генрих.
Она кивнула рассеянно, словно приняла заезженный комплимент.
Колючие ростки взрывали паркет, вгрызались в тело хрониста, карабкались по столу и по стенам. С каждой секундой их становилось больше. Над шипами распускались мягкие венчики.
– Пойдем, – Сельма дернула Генриха за рукав, – теперь они здесь хозяева.
Пятясь, отошли за порог. Чертополох покрыл кабинет сплошным колючим ковром, труп совершенно исчез из виду. Преодолев тошноту, Генрих снова нацепил линзы. Если забыть, что здесь произошло минуту назад, выглядело даже красиво – капли чернильной росы мерцали на шипастых цветах.
И разливался медовый запах.
Вслед за людьми колючки выбрались в коридор, превращая его в непроходимые заросли. Сельма с Генрихом отступали все дальше к лестнице. «Фаворитка» заметила с ноткой гордости:
– Теперь весь дом зарастет.
– А люди? Его семья? Ты говорила, что не убиваешь невинных.
– Так и есть, – она пожала плечами, – я уже позволила им проснуться. На этом этаже – никого, а остальные успеют выбежать. Сюда не сунутся, здесь для них пахнет страхом. То есть не пахнет даже, а смердит невыносимо…
Словно в подтверждение ее слов, этажом ниже раздались заполошные крики и детский плач. Генрих, перегнувшись через перила, встретился взглядом с полноватой матроной, тащившей за руку мальчика лет семи. Увидев чужого, дама сдавленно вскрикнула и ринулась по лестнице вниз.
Генрих обернулся к Сельме:
– Ты говоришь – свершилось, обратной дороги нет. Так, может, пора уже объясниться? Прямым текстом и без намеков – что это за волна? В чем суть ритуала?
Они сошли на второй этаж. На ступеньках валялась шаль, которую кто-то обронил в спешке. Генрих осторожно повертел головой – удавка ослабла, стало легче дышать и думать.
– Ну же, Сельма. Ты ведь злодействуешь из идейных соображений. И скромностью не страдаешь. Неужели не хочешь, чтобы кто-нибудь оценил подробности гениального плана?
– Ох, Генрих, я прямо чувствую, как твой сарказм меня разъедает. Хотя ты прав, молчать уже не имеет смысла…
– Сельма фон Минц! – проревел с улицы усиленный голос. – Генрих фон Рау! Дом окружен и находится под прицелом! Приказываю выйти на крыльцо и лечь лицом вниз! Даю шестьдесят секунд! В противном случае открываю огонь!
– Видишь, Генрих, – хихикнула «фаворитка», – ты уже мой сообщник.
– Не обольщайся. Они просто не хотят меня зацепить.
Генрих метнулся в ближайшую комнату – Сельма не удерживала его. Не зажигая света, он на дюйм отодвинул штору, выглянул осторожно. Голос не врал – у ворот сгрудились локомобили, за ними прятались люди. Двое в мундирах, пригибаясь, как под обстрелом, тянули пулемет на колесах.
– Сдайся, Сельма. На этот раз у тебя нет шансов. Они знают, что ты истратила силу на ритуал, и «по площадям» уже не ударишь.
– Да, истратила. Но они рисковать не станут. Как только я выйду, меня пристрелят. Я бы, во всяком случае, так и сделала на их месте.
