Генрих прохаживался вдоль кованой узорной решетки. В доме напротив кто-то наигрывал на клавире. Небо над головой было ясным – надкусанная краюха луны и серебряные звездные крошки.
Сельма прибыла минута в минуту. Остановила извозчика чуть поодаль, шагах в десяти от Генриха – очевидно, по-прежнему опасалась, что тот на нее набросится. Приоткрыла дверцу, выглянула наружу. Генрих смиренно ждал, не делая попыток приблизиться.
«Фаворитка» шагнула на тротуар, на секунду отвела взгляд.
Генрих фон Рау, выпускник факультета светописи и временно восстановленный в должности мастер-эксперт Третьего департамента, выдернул из кармана револьвер и нажал на спуск.
Глава 17
Краем глаза Сельма уловила его движение и вскинула руку в защитном жесте, но ей не хватило какой-то доли секунды, чтобы предотвратить выстрел.
Шестизарядная машинка, собранная на королевской оружейной фабрике в Эрфурте (гражданская модель с самовзводом, укороченным стволом и весом меньше двух фунтов), экстатически дернулась и выплюнула кусочек металла. По Речному проезду прокатился радостный гром.
Время растянулось, словно резина, или что-то случилось у Генриха с восприятием, но он отчетливо видел, как толстенькая лобастая пуля ползет вперед, продираясь сквозь воздух, ставший вдруг упругим и неподатливым, а за ней остается след, похожий на мерзлую кильватерную струю.
Чем ближе к цели, тем явственнее замедлялся полет. Воздух твердел, и пуля ввинчивалась в него с неприятным хрустом. «Фаворитка» будто укрылась в огромном кристалле льда, грани которого блестели в лунном сиянии. Глаза ее остекленели, застыли каплями янтаря.
В нескольких дюймах от лица Сельмы металлический цилиндрик остановился, густо покрылся изморозью. Раздался тихий жалобный звон – такой бывает, если легонько ударить ложечкой по бокалу из тонкого хрусталя.
Ледяной панцирь треснул, раскололся – и вместе с пулей осыпался мелким крошевом на каменный тротуар.
Сельма шевельнулась, осторожно повела головой.
Генрих попытался выстрелить еще раз, но тело больше не подчинялось ему – палец на спусковом крючке превратился в камень, а грудь сдавил невидимый обруч, не давая даже вздохнуть или закричать. Перед глазами поплыли пятна.
Лошади в упряжке нервно ржали и дергались. Кучер удерживал их, испуганно глядя через плечо на Сельму. Та сказала ему:
– Проваливай. Молча.
Возница что-то проблеял, истово закивал и от души хлестнул лошадей. Экипаж унесся прочь по безлюдной улице. «Фаворитка» подошла к Генриху и резко взмахнула правой рукой – словно всадила воображаемый нож ему под нижнюю челюсть.
Генрих знал, что это только иллюзия и никакого ножа у психопатки нет, но все равно ощутил, как обжигающе-холодное лезвие, пронзив носоглотку, вошло ему прямо в мозг. Боль взорвалась в голове ослепительным фейерверком.
Сельма слегка провернула лезвие, и боль расцвела еще одним кроваво-красным бутоном. Запрокинув голову и прищурившись, «фаворитка» смотрела в глаза врагу – отслеживала реакцию. Похоже, увиденное удовлетворило ее – Генрих почувствовал, как ледяной клинок выходит из черепа, нехотя уползает мерзкой змеей.
– Похоже, я все-таки ошиблась в тебе. Считала тебя трусом, хоть и неглупым, а ты, выходит, храбрый дурак.
Генрих не удостоил ее ответом. Точнее, не удостоил бы, если бы язык его слушался. Сельма, впрочем, не оценила богатую палитру его молчания. Продолжила ровным голосом:
– Вынуждена признать, ты почти застал меня врасплох, Генрих. Конечно, подъехав, я сразу тебя проверила на опасную светопись. Но ты вместо этого притащил свою железную погремушку. Отдай ее, кстати. Разожми руку. И да, пока не забыла: можешь дышать.
Она брезгливо, двумя пальцами взяла револьвер – словно дохлую мышь за хвостик – и отшвырнула в сторону.
– Пусть это будет мне бесплатным уроком. Инерция мышления – опасная вещь. От мастера-светописца я ожидала совсем другого подвоха. Кто ж знал, что мастер уже настолько отравлен машинным веком? Твоя выходка отняла у меня много сил. Но не радуйся – резерв, предназначенный для главного дела, остался нетронутым. А это значит, что сейчас…
Несмотря на свое рационально-выверенное безумие, Сельма еще не утратила человеческие эмоции – Генрих смог убедиться в этом, когда она, не сдержавшись и на миг сбросив маску ледяной королевы, зашипела ему в лицо:
– Сейчас ты пойдешь со мной и будешь смотреть. Он сдохнет прямо перед тобой – сдохнет в мучениях, слышишь? И я не разрешу тебе отвернуться. А потом, когда с ним закончу… Нет, ты не умрешь, не думай. Но я накажу тебя и кое-что отберу. Например, твою куколку с невинными глазками, библиотечную крыску. Да-да, ту самую! Что, Генрих, проняло? Теперь наконец проникся?
Еще несколько секунд она буравила его взглядом. Потом сказала почти спокойно:
– И я тебя умоляю, Генрих, не надо винить меня. Ты взрослый человек и должен знать цену своим поступкам. Да, и еще одна маленькая формальность – во избежание, так сказать…
Она сделала легкое движение кистью, будто очертила в воздухе круг, и Генрих почувствовал, как вокруг шеи захлестнулась невидимая удавка. Ноги и руки опять обрели подвижность, но стоило дернуться к «фаворитке», как петля затянулась туже.
– Все понятно? – спросила Сельма. – Замечательно, тогда пошли. Наблюдай.
Она зацокала каблуками вдоль решетки. Генрих плелся за ней, как баран на привязи. Удавка не только мешала отклониться от курса, но и высасывала волю к сопротивлению, оставляя лишь вялое безразличие. Он попытался окликнуть Сельму – не получилось. Речь она ему не вернула.
У ворот имелся звонок, но «фаворитка» не стала тратить на него время. Просто повторила недавний фокус – засов осыпался осколками льда.
По пути к крыльцу она сделала странный жест – всплеснула руками, будто стряхнула с ладоней что-то на дом. Толкнула входную дверь, шагнула через порог. Генрих не отставал. Вестибюль был огромен и залит ярким светом. Хрустальные люстры под потолком, ковер на кокетливо изогнутой лестнице, богатая лепнина по стенам.
У входа лежал слуга в ливрее и напудренном парике. Сельма переступила через него и, поймав взгляд Генриха, снизошла до объяснения:
– Спит. Как и все остальные.
Они поднялись на третий этаж, прошли по длинному коридору. Тут тоже на каждом шагу горели светильники. С портретов, висевших между дверей, таращились незнакомые люди – надо полагать, предки хозяев дома.
Сам хронист обнаружился в кабинете – лысый старик с морщинистым бульдожьим лицом. Он лежал навзничь у письменного стола, зажав в руке черную телефонную трубку. Сон, похоже, сморил его прямо посреди разговора. Сельма сказала с неудовольствием:
– В полицию, наверное, звонил из-за твоей пальбы. Или сразу в контору. Впрочем, ладно, пусть приезжают.
Она сняла шубу, небрежно бросила в кресло.
