Она продекламировала:
…будет он помнить –
спас ему жизнь
колючий чертополох.
– Вы красиво читаете, – похвалил Генрих.
– Я просто очень люблю баллады. И старые песни тоже. Могу их часами слушать! Вот завтра, например, у нас в парке будут гуляния…
– А знаете, – сказал он неожиданно для себя самого, – давайте сходим и послушаем вместе. Я вас приглашаю. Если вы, конечно, не против.
– Давайте! – Кажется, она и в самом деле обрадовалась. – А как мы встретимся?
– Я подъеду к университету – надо только условиться, в котором часу…
Повесив трубку, он еще минут десять сидел, бездумно глядя в окно. Работать не было никакого желания. Не хотелось даже зажигать свет – вечерний сумрак как раз пришелся под настроение.
Во входную дверь постучали. Генрих слышал, как Эльза открыла и обменялась с кем-то парой коротких фраз. Потом она заглянула к нему в кабинет:
– Герр фон Рау, письмо для вас. Мальчишка принес, посыльный.
– Спасибо, Эльза. Давайте.
Пришлось-таки зажечь лампу. На конверте он не обнаружил ни марки, ни обратного адреса. Внутри – короткое послание: «Дорогой Генрих! Наконец-то мне представился случай лично связаться с вами. Ведь это довольно странно – знать вас почти полжизни, но ни разу не перемолвиться словом. Пожалуйста, не удивляйтесь. Скоро вы все поймете и согласитесь, что принятое мною решение было вынужденным и единственно верным. Ваш генерал хоть и солдафон, но сформулировал точно: шторм уже близко, идет волна. Впрочем, надеюсь, это не помешает нам с вами плодотворно сотрудничать».
И ниже с игривыми завитушками: «Ваша «фав-ка».
Глава 7
Еще имелся постскриптум:
«P.S. Запах и в самом деле просто волшебный!
P.P.S. Нет, я не слежу за вами. Просто у вас талант оказываться в самой гуще событий. Чему я, кстати, искренне рада – мы ведь на одной стороне».
Генрих потер подбородок, еще раз перечитал письмо.
«Фав-ка», значит. Шутить изволит. И тонко дает понять, что видела блокнот профессора Штрангля, то есть лично была в том доме. Собственно, текст письма можно рассматривать как признание. «Принятое решение» – что это, если не убийство? Да, она не сказала прямо, но по-другому трудно истолковать.
И она не боится, что Генрих использует ее послание как улику? Это ведь уже не морок, не наваждение, а нечто вещественное. С этим можно идти на доклад к генералу. Фото подозреваемой есть, хоть и старое. Вряд ли так уж трудно выяснить личность.
Конечно, нельзя исключать, что кто-то водит мастера-эксперта за нос, отправляя депеши от имени «фаворитки». И хочет таким образом сбить следствие с толку.
Но кем бы ни был отправитель, его осведомленность пугает. Он (или она) знает, о чем генерал и фон Рау разговаривали наедине, когда ехали в экипаже. Теоретически их могли подслушать с помощью светописи, оставив руну-маяк на локомобиле. Это, впрочем, сомнительно – все экипажи в департаменте проверяют. Или в конторе завелся «крот»?
А может, следящей руной помечен сам Генрих?
Подумав об этом, он взял очки-линзы, вылез из-за стола и тщательно осмотрел одежду, в которой ездил сегодня в город. Нет, ничего. Никаких намеков на постороннюю светопись. И, пожалуй, в данном случае он склонен поверить таинственной «фаворитке», которая в постскриптуме написала, что за ним не следит. Хотела бы обмануть – вообще не стала бы упоминать о подслушанном разговоре.
Еще хорошо бы выяснить, что значит «мы с вами на одной стороне». Но пока об этом можно только гадать.
Так, ладно. Что теперь? Звонить генералу или сначала посоветоваться с историками, спросить про даму на фотографии? Вдруг кто-нибудь ее вспомнит? Время подходящее – вечер, и многие должны быть в «беседке».
Он достал из выдвижного ящика плотный кожаный коврик-подложку – дюймов двадцать в длину и столько же в ширину. Поместил его перед собой на столешницу. Светоносные нити, вживленные в кожу, едва заметно блеснули. Поверх коврика лег линованный лист бумаги.
Взяв перо, Генрих написал псевдоним, под которым его знали в «беседке»: Тевкр. Ниже вывел строчку из Овидия: «Вот уж на веслах прошли мимо Сциллы и жадной Харибды тевкров суда». Фраза была ключом – буквы мигнули и словно бы провалились сквозь лист в открывшийся под ним омут.
«Беседка» впустила нового гостя.
«История. Вопрос. Общий круг», – нацарапал он на бумаге. И далее: «Коллеги, буду благодарен за консультацию. В «Династических хрониках», т. 26, на стр. 211 имеется фотография с королевского бала. Не подскажет ли кто-нибудь, что за дама так увлеченно разглядывает кронпринца?»
На полях он нарисовал вертикальную стрелку острием вниз, подтверждая написанное, и слова побледнели, хотя на этот раз и не исчезли совсем. Вопрос был принят, и можно было надеяться на компетентную справку – доступ в «беседку» имели только официальные члены академического сообщества.
В прежние годы, когда Стеклянный век еще не закончился, было много разговоров о том, что связь через светопись нужно сделать общедоступной. Такое общение, мол, не должно быть уделом избранных. Но коврики со светоносными нитями были штучным и весьма дорогим товаром, поэтому все осталось как прежде.
Свои «беседки» имелись у купцов, адвокатов, состоятельных докторов и, конечно, у богатых бездельников и бездельниц. В последнем случае «беседки» эти назывались «салонами». Их завсегдатаи обменивались светскими сплетнями, заигрывали и писали друг другу стишки фривольного содержания. Особую пикантность этим забавам придавала полная анонимность. Гуляли анекдоты о том, как шутники умудрялись неделями флиртовать, выдавая себя за придворных дам.
Через чернильный свет общались и по служебным делам. Правда, нынешние начальники – особенно в пределах столицы – предпочитали решать вопросы по телефону. Не зря ведь его величество однажды обмолвился, что скрипеть пером ему недосуг, а у некоторых корреспондентов отвратительный почерк…
На листе перед Генрихом проявились новые фразы – пришел ответ. Некто Ибис писал ему: «Коллега Тевкр, вы предложили нам любопытнейшую загадку. Закат Стеклянного века – предмет моего особого интереса. Этот том «Хроник» я, без преувеличения, знаю чуть ли не наизусть. Упомянутый вами снимок тоже весьма известен. Но, к стыду своему, вынужден признать – дама, о которой вы спрашивали, мне незнакома. Более того, я только сейчас обратил на нее внимание, хотя фотографию, повторюсь, видел несколько раз. Что ж, задета моя профессиональная гордость, и я постараюсь навести справки. Здесь очень помог бы коллега Штрангль, но увы – он трагически нас покинул».
Другой собеседник, назвавшийся Неофитом, был краток: «Однако! Такой ребус – в унылых «Хрониках»! Мои поздравления, коллега! Будем искать. P.S. А ведь красива, чертовка!»
Два следующих сообщения ничего нового не добавили. Можно было уходить из «беседки», но Генрих решил посмотреть, что еще обсуждают в общем кругу. Как он и предполагал, главной новостью была смерть профессора. Впрочем, конкретных обстоятельств убийства никто не знал, и дискуссия плавно переключилась на исторические воззрения несчастного Штрангля.
