Но Голубевской, по её словам, безумно хотелось меня поздравить. Поэтому договорились так: сначала, часа в четыре, забуримся в пиццерию рядом с «Баргузином». Посидим там пару часиков, а оттуда они рванут на турбазу, ну а я… поплетусь домой. Грустный, одинокий, но хотя бы поздравленный.
Пиццерию выбрал, понятное дело, я, сославшись на дефицит времени, а на деле это всё, что мог позволить на жалкую пятихатку, которую и так-то с трудом выпросил у отца. Наташка, собственно, и не возражала: уже успела привыкнуть к заведениям уровнем пониже, чем те, что посещала прежде. Мальцев, Потанина и Сачков тоже согласились без всяких. Доте, по-моему, вообще безразлично, где торчать в телефоне. Вот только Яковлев скривил физиономию, мол, что мы забыли в этом хлеву, забегаловке для нищебродов. Вот ведь гнида! Наверняка решил хоть так выместить накопленную желчь, раз по-другому не может, а то, бедняга, поди, в ней уже захлёбывается.
– Ну, если барину не пристало ходить по всяким забегаловкам, он может и на улице подождать, – предложил я как бы между прочим.
Больше Яковлев не возникал, только царапнул неприятным взглядом. Чувствую, когда-нибудь я с ним схлестнусь.
Мы облюбовали угловой диванчик. Взяли пиццу, салаты, пиво. Яковлев первым набросился на пиццу, забыл, видать, что «в хлеву». Потанина с Голубевской переглянулись, пошуршали пакетами и выудили оттуда праздничные свёртки: нам с Мальцевым большие, остальным – маленькие. Мы тут же сорвали банты и развернули шелестящую упаковку. То ли девочки не желали никого обидеть, то ли фантазия не работала, но у всех оказалось одно и то же: как говорил Серёга Шевкунов, мыльно-рыльные принадлежности. Всякие лосьоны, пенки, вода. Ну, мы, понятно, изобразили счастье, расцеловали девчонок и приступили непосредственно к празднованию. И тут я допустил прокол. Мне позвонили пацаны из клуба, и я, не подумав, оставил телефон на столе. И, как назло, не прошло и пяти минут, и сотовый снова завибрировал. Рядом со мной сидела Голубевская, которая сразу метнула взгляд на экран, где высветились имя и фото Дубининой. В первый миг она опешила, даже растерялась, но надо отдать должное её самообладанию – почти тут же взяла себя в руки.
– Ответь, – говорит.
– Не хочу, – сказал я. Мне действительно не хотелось с Дубининой разговаривать.
– Что так? – насмешливо спросила Голубевская. – Нехорошо заставлять девушку ждать.
– Да плевать.
– Да ну! Вот если мне плевать, то у меня её номера в контактах нет. Не говоря уж о фотке.
Кстати, здесь она очень даже ничего. Я даже не сразу узнала. Ты снимал? Постарался!
Видно было, что Наташка хоть и держала насмешливый тон, но чувствовала себя уязвлённой и явно стремилась загнать меня в угол. Остальные тоже притихли, даже Сачков. Я и вскипел:
– Да, я! Я что, вчера её фоткал? Что ты устраиваешь здесь? Это было тогда, когда ты со мной даже не здоровалась.
– Ах это я виновата?
– Виновата в чём? Это что, преступление? У тебя вон на Саню фото стоит – мне тоже теперь в позу встать?
– Ой, ну только не надо. Мы-то с Веркой из-за Сани не дрались.
Да, аргумент весомый. Тут и крыть нечем.
– Слушай, если бы мне нравилась Дубинина, так я бы и встречался с ней, а не с тобой.
– Тогда почему она тебе названивает?
– А я-то откуда знаю?!
– Ну так спроси!
– То есть?
– Перезвони и спроси, нафига она тебе звонила. И скажи, чтобы отстала уже, наконец. Если, конечно, всё, что ты говоришь, – правда.
Вот так запросто загнала меня в угол. И смотрит выжидающе, и остальные тоже уставились.
– Да не хочу я ей звонить! Что за бред!
– Неужели? А может, ты просто при мне не хочешь с ней разговаривать? А может, и дел у тебя никаких нет и вместо турбазы ты решил скоротать вечерок с ней?
– Ты чушь несёшь!
И по закону подлости эта идиотка Дубинина перезвонила снова. Что оставалось? Ответил, взвинченный донельзя:
– Чего тебе?
– Я поздравить хотела, – пролепетала Дубинина.
– Меня есть кому поздравить, тебе, как я понимаю, тоже. Так что нефиг мне звонить. Ясно?
Потом уже Голубевской:
– Довольна?
– Почти.
– Что ещё?
– Фотку удали. Или…
– Не надо или, – оборвал я её. Затем демонстративно удалил контакт Дубининой из телефона.
Голубевская прямо возликовала. И без разницы ей, что всё настроение мне испоганила. Чтобы развеяться, я налёг на пиво. Хлопнул стакан, следом другой. Всё думал, когда же они на свою турбазу уедут. Оставаться одному, конечно, невесело, но всплыл вариант рвануть к Валере Ледогорову, у него вроде как тоже сабантуйчик наметился. Так что я даже не злился на Яковлева за нытьё «Ну давайте уже поедем, нам пора!»
Наконец мы вырулили из кафе на воздух. Погода, кстати, стояла – чудо. И не скажешь, что зима. Мальцев предложил перекурить в скверике. Яковлев скривил мину, но большинство идею поддержало. Мы облепили ближайшую скамейку. Голубевская устроилась у меня на коленях, Потанина присела к Мальцеву. Яковлев и Дота – по краям. Не досталось места Сачкову, но тот привык клоуном перед всеми выплясывать. Вот и сейчас развлекал публику, из шкуры вон лез: рассказывал очередные глупости, изображал классную и прочих знакомых. Я не сразу заметил Дубинину. И даже сперва не понял, о ком речь, когда Сачков, скосив на меня глаза, воскликнул:
– Ух ты! Какие люди тут гуляют!
– Принесло юродивую, – скривилась Голубевская.
И только тогда я увидел, как по аллейке вышагивала Дубинина с этим придурком Сорокиным. Она ещё и прицепилась к нему, за руку.
– Эй, Дубина! – уже во весь голос гаркнула Голубевская. – Пальтишко с мамы сняла?
– И сапоги, видимо, тоже, – добавила Потанина.
На Дубининой и правда было длинное пальто с меховым воротником, хотя всю зиму она ходила в куртке. Пальто, конечно, не фонтан. Если не старушечье, то, по крайней мере, для взрослой тётки. Ещё и в сапоги на каблуках вырядилась. Не на высоких, но всё равно шла неуверенно. И в довершение – абсолютно дурацкий берет.
– А шапка от прабабушки досталась, – подметил Сачков под дружный хохот.
– А идёт-то, идёт! Ну прямо как модель на подиуме. Смотри не упади на каблучищах-то, красотка!
– Держись крепче за женишка, а то убежит от такой красоты!
Раньше Дубинина не обращала внимания на насмешки и подколки. Не то что не боялась, а именно не воспринимала их. Её троллят, а она вздёрнет подбородок и знай себе идёт мимо, поплёвывает. Раньше. Теперь каждое слово точно било её хлыстом. Она шла и ёжилась, словно под градом камней, и вдруг метнула на меня взгляд полный и укора, и неприкрытой мольбы, и детской беспомощности. Меня же охватила злость, почти бешенство, на неё и на Сорокина этого.
