Похлопал по карманам – и точно, бумажника как не бывало.
– Ах ты ж, с…
Подскочил и ринулся вслед за серой кожанкой. Настиг его уже в тамбуре. Типок оказался мелким, даже до плеча мне не дотягивал. В одной руке он держал пластиковую бутыль с водой.
Схватил его за локоть, развернул и без разговора врезал под дых. Удар получился резкий, но не сильный, видать, ещё не отошёл от сна. Однако карманника согнуло пополам. Бутылка упала на пол и покатилась. Не давая ему опомниться, тут же ухватил за ворот серой куртки, дёрнул вниз и приложил коленом, да опять как-то неудачно, вскользь по косой, но тот всё равно заскулил, приподняв ладони, мол, «сдаюсь».
– Всё, всё, всё, понял, понял. Прости, брат, попутал. Ща всё верну.
Нырнул рукой за пазуху, пошарил, кряхтя. Я напрягся, приготовился – на случай, если тот вдруг вздумает чудить: ножичек достанет или ещё какой фортель выкинет. Но в следующий миг он уже протягивал мне коричневое кожаное портмоне с логотипом Bentley. Рука тряслась, прямо ходуном ходила.
«Нарк», – понял я и, брезгливо сморщившись, выдернул бумажник. Хотел было на посошок ещё раз двинуть с ноги, но дверь тамбура приоткрылась. Несмело, бочком всунулся тот самый бдительный белёсый пацанёнок.
– Всё нормально? А то я думал… ну всякое бывает… вдруг у него нож…
Надо же! А говорят, что все чёрствые стали, всем друг на друга плевать.
– Нет у меня никакого ножа, – загнусавил нарик. – Мне просто на лекарство срочно надо. Слышь, брат, я ж тебе всё вернул, одолжи полтинник, а? На лекарство!
– Да ты борзый, – вскипел я. – А ну дёрнул отсюда, пока я тебе опять не ввалил.
Горе-карманник решил не испытывать судьбу и тотчас скрылся, даже про бутылку свою забыл, которая так и перекатывалась по полу туда-сюда.
– Куришь? – я протянул пацану «Bond» и сам выудил сигаретку – ещё с утра подрезал одну пачку из блока в дедовской посылке, на всякий случай или про запас.
– Не, – тот замотал головой.
И тут же испуганно вскинул глаза: не обидел ли отказом. Вот смешной!
– Я тоже не курю. Почти, – хмыкнул я. – Нас тренер за курево дрючит. Но на то они и правила, чтоб их время от времени нарушать, верно?
Белобрысый кивнул и робко улыбнулся.
– Тебя как звать-то?
– Максим.
– Макс, значит. А я – Олег, – я протянул ему руку.
Он вяло пожал. Ладонь у него была холодная и влажная. Я еле сдержался, чтобы не обтереть руку о джинсы. Парень мялся, конфузился, но не уходил, топтался рядом. Может, чего-то хотел? Я сделал две затяжки и затушил сигарету.
– Ты вообще откуда и куда?
– Я до конечки. До города. К бабушке ездил.
– А я к дедушке, – хохотнул я, а белобрысый сразу напрягся, залился краской: наверное, решил, что насмехаюсь. Сразу видно – у бедняги самооценка ниже нуля.
– С картошкой деду помогал, – пояснил я уже спокойно, всё-таки, если б не этот чудик, куковал бы сейчас без рубля в кармане.
Пацан вмиг расслабился, чуть ли не просиял.
– Ты сам откуда? – спросил я, хотя, если честно, мне было абсолютно без разницы, просто не знал, о чём ещё с ним разговаривать.
– В Октябрьском живу, рядом с метеостанцией.
– Ого! Так мы почти соседи – я тоже в Октябрьском. Только на Баргузине. А учишься в какой школе?
– В сорок восьмой.
– Знаю такую, а я – в двенадцатой.
Опять повисла пауза. Я с тоской взглянул на часы – до города ещё четверть часа, не меньше, а этот Макс прямо приклеился.
Тут позвонила Инга Мазуренко – моя как бы подруга. Как бы – потому что раньше, в том году, у нас с ней было всё определённо, ну там, любовь-морковь, лирика-романтика. Она – моя девушка, я – её парень. Везде тусили вместе. Но потом как-то всё стало сходить на нет, и теперь мне с ней скучно, так, что зубы сводит. Ещё с мая подумываю о том, как бы нам разбежаться без шума и пыли, но в лоб сказать не решаюсь, а обходными путями не получается.
Идеальный вариант, чтобы она обиделась и сама меня бросила. Ну или поругаться и не помириться… В общем, мне нужен толчок или зацепка. Но вот ведь фокус: когда я до потери пульса боялся с ней поссориться, она обижалась на каждом шагу, теперь – как отрезало. На все мои выходки смотрит сквозь пальцы. Раньше, помнится, попробуй-ка не позвони хоть один день – замучаешься извиняться потом. Сейчас, если наберу её раз в неделю, и то хорошо. Чёрт, она не злится, даже если сама звонит, а я не отвечаю и не перезваниваю!
Впрочем, на этот раз Инга была как нельзя кстати: не то чтобы я жаждал с ней потрепаться, но она избавила меня от неловкого молчания, ну или унылого разговора с этим чудиком. Так что я до самого города слушал последние сплетни и прочую девчачью чепуху.
На перрон вышли вместе с белобрысым, но я, сославшись на то, что мне надо заехать ещё в «одно место», урулил в противоположную сторону. Выждал, когда тот сядет в маршрутку, и только потом сам подошёл к остановке. Не могу сказать, зачем мне понадобились все эти лишние телодвижения, к тому же устал, хоть падай, но так хотелось стряхнуть с хвоста этого пацана, а открыто послать совесть не позволяла.
Вообще-то, я человек общительный, но не всегда и не со всеми. Сейчас – и настроение не то, и пацан этот, прямо скажем, не из тех, с кем хочется общаться. Видал я таких, чувствительных, ранимых и до жути непохожих на нормальных людей. Что там творится у них в голове – даже представить страшно. Не удивлюсь, если им кажется, что весь мир вступил в заговор против них. Короче, запросто с ними не потреплешься, а копаться в чужих переживаниях, слова и тон подбирать – оно мне надо?
2
Дома вышла ссора: мать снова привязалась ко мне с дедом – как там он, жив, здоров?
– Ой, мам, что с ним станет? Паразиты живут дольше всех.
– Не смей так говорить! – вспылила она. – Ты сам ещё полный ноль, чтобы судить о людях подобным образом!
– Ах полный ноль?! – теперь пришла моя очередь встать в позу. – Я, блин, в единственный выходной тащусь к мерзкому старикану, который мне никто, что бы ты там ни говорила. Весь день пашу как конь, и хоть бы кто спасибо сказал. Приезжаю, умотанный вконец, домой, к маме. А она, вместо того чтобы спросить, как сын себя чувствует, покормить, в конце концов, начинает выносить мозг. Спасибо, мама! Я ещё молчу, что у меня завтра тренировка…
У матери целый чемодан принципов, и она таскается с ним и достаёт окружающих. Меня, по крайней мере. Говорит, что принципы – это опора, ну или, там, стержень. Мол, любые невзгоды можно преодолеть, когда есть такой стержень. На самом деле всё это пафос и пустословие, потому что в том-то и есть её слабое место. Если уж мне надо от неё что-нибудь получить, такое, что так просто не выпросишь, я уже знаю, на какие точки давить. Вот и сейчас она сразу сбавила обороты и на попятную:
