– Слониха козла завалила!
– А кто-нибудь снимал? Кто-нибудь снимал, говорю? – верещала Голубевская. – Блин, что, никто не додумался такой кадр заснять?
– А давайте мы её на бис попросим. Пусть повторит!
– Эй, жирная! – крикнул Сачков.
Сагидзе как окаменела, только пылающие щёки и выдавали, что она всё слышит, всё понимает. Тогда Сачков стянул с соседней парты ластик и метнул в неё. Сагидзе дёрнулась.
– Чего, жирная, молчишь, когда тебя люди спрашивают? Ты зачем на козла набросилась? Повторишь свой номер?
Я далеко не Робин Гуд, но не люблю, когда все на одного. Да и Алёнка посмотрела на меня так, словно молча взмолилась: «Помоги!»
– Отвали от неё, рыжий. И вы все заткнитесь. Чего привязались к человеку?
– Да это же шутка, – хихикнул Сачков.
– Ещё одна такая шутка в её адрес, и шутить с тобой буду я.
Сачков как-то сразу скис. Угомонились и остальные. Уткнулись в учебники. Я подмигнул Алёнке и прошёл за свою парту. А потом… мне прилетела от неё эсэмэска: «Олег, ты самый лучший! Ты самый, самый, самый! Я люблю тебя». Вот так запросто, без экивоков – люблю тебя, и всё тут. Я чуть телефон не выронил. Разволновался и вообще впал в ступор. Что делать? Мы же вроде просто дружили. Как вот с Максом дружим. Как теперь с ней общаться? И что ей ответить? Спасибо, мне очень приятно. Да, она мне нравилась. Иногда даже очень. Но «люблю» и всё, что из этого вытекает, – совсем другое, к чему я совершенно не готов. И как теперь? Отшить её? Сказать: прости, но я тебя не люблю? Но это же как ударить. Я так не могу. Да и привык к ней. Ну зачем, зачем она это написала? Весь урок я маялся и в конце концов решил на эсэмэску никак не отвечать, сделать вид, будто ничего не произошло, и общаться с ней по-старому. То есть просто по-дружески. А если вдруг сама заведёт разговор на эту тему, скажу ей правду, что ценю её как друга, отношусь к ней, как к другу. Чёрт, надеюсь, она такой разговор не заведёт. Ненавижу выяснять отношения, слова подбирать всякие…
После уроков хотел быстро смыться, но на лестнице меня зацепила классная. Как там её прозвали? Иван Валентиныч? В точку. Ухватила меня за рукав жёлтыми крючковатыми пальцами. Неприятно! Едва сдержался, чтоб не сбросить её костлявую руку, торчащую, как кривая ветка, из раструба рукава. Вблизи увидел, что пиджак её был не просто старомоден, а заношен в хлам.
Обшлага лоснились, кромки потёрлись и местами свисали бахромой. Я всё понимаю, но нельзя же в наше время такое носить, если ты работаешь среди людей!
Пока я разглядывал её обветшалый наряд, она пилила мне мозг по поводу оценок:
– Сочинение ты не сдал. По геометрии – одна тройка за всю четверть! По физкультуре – сплошные энки. Почему столько пропусков? Как прикажешь тебе выставлять четвертные оценки?
Мимо прошли Мальцев с компашкой, причём Голубевская стрельнула многозначительным взглядом, потом прошмыгнул Мужичок-с-ноготок Толя Болдин, затем на лестницу вывернули Макс, Сагидзе и Дубинина.
Классная мурыжила меня ещё минуты три и в конце концов велела подойти к каждому учителю, договориться и взять задание.
– У тебя на всё про всё неделя.
Как будто я сам не знаю, сколько до каникул осталось.
А внизу, у гардероба, меня поджидал Макс.
– Где Дубинина? – спросил я.
– Они с Сагидзе уже ушли, куда-то торопились.
С одной стороны, я облегчённо вздохнул – прикинуться шлангом, когда из головы не выходит это «я тебя люблю», не так-то просто. А с другой, стало даже чуть досадно – торопилась она, ушла! Как будто ничего не произошло, как будто она об этом походя написала. А мне хотелось заглянуть ей в глаза, проверить, правда ли это. Нет, понятно, что правда. Алёнка не дура и шутить такими вещами ни за что бы не стала. Но понять бы: она имела в виду, люблю по-дружески или…
– А что от тебя классная хотела? – оторвал меня от размышлений Макс.
– Да насчёт учёбы вправляла мозги. Какое-то сочинение из меня хочет выжать и вообще…
– Давай я тебе помогу, – с готовностью вскинулся Макс.
– Естественно, поможешь, – усмехнулся я, потому что на него и рассчитывал.
Макс оказался хуже мамы в её самые строгие дни. Из школы он прямиком шёл ко мне – и не отвяжешься ведь. Занимался до самой тренировки. Возомнил себя суперпедагогом и решил мало-мальски поднатаскать меня за неделю по всем предметам.
Без конца разжёвывал какие-то формулы, логарифмы, вдалбливал правила. Я честно слушал, сколько мог. Пока у меня в мозгах не начинало всё плыть, и тогда я бессильно ронял голову на стол.
– Тут надо понять, какая главная идея в рассказе. – Мы с ним корпели над сочинением по «Судьбе человека», которое с меня трясла классная.
– Идея… идея… – бормотал я почти бессвязно, стараясь собрать мысли в кучу.
– Ты вообще его читал?
– Слушай, Макс, я тебя уже боюсь, – отшучивался я.
Но Макс поправлял очочки и снова вгрызался в мой обессиленный мозг. Я упрашивал его написать сочинение вместо меня, но он не поддавался ни на какие уговоры.
– Ну тебе-то какая польза будет, если я напишу?
– Как это какая?! Оценку хорошую получу, и классная отвяжется.
– А в следующий раз? Что ты будешь делать потом? А на ЕГЭ? Надо же научиться. Да тут всё просто. Главное – вникнуть.
Ничего себе просто! Если у тебя не мозг, а компьютер, как у него, то спору нет.
– А для чего мне это понимать? Мне это не пригодится.
– Откуда ты знаешь?
– Ну, наверное, оттуда, что на футболе экзамены по литературе не сдают и всю остальную муть тоже не спрашивают. Но Макс снова «включал учителя» и нудил, нудил, нудил до потери пульса. Но «Судьбу человека» я всё-таки прочёл и даже впечатлился, серьёзно, а потом и сочинение написал под его чутким присмотром.
– Так, всё неплохо… совсем неплохо! Суть ты уловил. Только вот… мысли у тебя скачут. Хотя вроде всё по нашему плану. Слушай, ты, когда не знаешь, как плавно перейти от одного предложения к другому, делай проще – начинай с нового абзаца. Ну и с запятыми у тебя совсем беда!
Я строил кислую мину, и Макс тут же менял курс:
– Но ты не отчаивайся. Важнее всего, что ты научился выражать свои мысли, и довольно толково. А запятые не главное! Вон Байрон вообще знаки препинания игнорировал. Хотя… на экзамене это не будет аргументом.
И начинал мне втолковывать правила, как надо писать.
– Уу-у! Зачем мне это? – изнемогал я.
Но ещё больше меня озадачивала Алёнка. Всю неделю после той эсэмэски она меня избегала. Не звонила, не приходила, уроки только закончатся – её уже и след простыл. На переменах прилепилась к этой своей Сагидзе, как будто, кроме неё, ничего вокруг не замечала. Я лишь со стороны поглядывал, не зная, как подступиться к Алёнке и вообще стоит ли подступаться. И не понимал, почему она так себя ведёт. Зачем, спрашивается, было тогда писать то сообщение?
