— Ха. Вчера она мне в больницу принесла ужин из «Макдональдса»!
— Что? Из «Макдональдса»?! — Луиза считала «Макдональдс» грандиозным заговором против здоровья американского народа. — О небо. Как же ты не погиб?
Тут до меня дошло, что вчера он и правда чуть не погиб. Сэл рассмеялся, а у меня запылало лицо.
Он здоровой рукой вытряхнул пакет с «Тутси Попс» на стол, нашел фиолетовый леденец и протянул мне:
— Виноградный.
— Ты все помнишь!
В голове у меня загудело, и я почувствовала, что опять заливаюсь краской.
— Конечно, я все помню! — радостно сказал Сэл. Он, похоже, был в превосходном настроении. И еще он, похоже, забыл, что мы с ним больше не друзья.
— Честно? — сказала я, разворачивая леденец. — Тогда ты, может, помнишь, с чего это я тебе вдруг разонравилась? — Я и сама не поняла, как у меня это вырвалось, но раз уж так получилось, я сразу захотела узнать ответ.
— Ничего ты мне не разонравилась! Просто мне надо было побыть одному. У меня был… в общем, переломный момент. Ха! Прикинь, переломный! — Он показал на свой гипс и захихикал.
— Но почему? Ведь не я же тебя ударила!
Он непонимающе помотал головой.
— Ударила? Когда? Ты про что?
— А ты как думаешь, про что я? Про тот день, когда Маркус тебя ударил и когда у тебя кровью закапало всю твою куртку «Янкиз»! Когда ты захлопнул дверь у меня перед носом!
— Погоди, кто такой Маркус?
И вот тут до меня дошло, какой же я была кретинкой. Я ведь так и не сказала Сэлу, что Маркус — нормальный парень. Я вспомнила, как Сэл присел и сделал вид, что завязывает шнурок. Он, наверное, каждый день боялся встретить Маркуса. Наверное, просыпался с этой мыслью. А я же могла бы это исправить, давным-давно.
— Маркус — это тот парень, что ударил тебя тогда на улице. Тот, от которого ты вчера убе…
— A-а, этот, — перебил меня Сэл. Он опять смотрел на свои ноги — точнее, на тот холмик, каким выглядели его ноги под одеялом. — Да, я из-за него сильно напрягаюсь. У него явно на меня зуб.
— Нет у него на тебя никакого зуба! — сказала я. — Честное слово, нет. Я так думаю, он вчера за тобой побежал, чтоб извиниться.
Сэл пожал плечами.
— Ну я не знаю… — Он поднял на меня глаза. — Но это никак не связано… ну, с нами. С тобой и со мной. Честно.
— Но ведь ты расхотел все делать вместе как раз в тот день, когда Маркус тебя ударил, — в тот самый день!..
Он покачал головой:
— Нет. Раньше.
И тут мой мозг начал подсказывать, тихо-тихо: «Помнишь? Помнишь, еще в сентябре ты ждала Сэла после школы, чтобы вместе идти домой, а он не появлялся? И так было не раз и не два? Помнишь, как он сказал, что не пойдет обедать, потому что у него нет денег, а ты знала, что они у него были! Помнишь то утро, когда ты ждала его на первом этаже, пока не стало ясно, что ты стопроцентно, железобетонно опаздываешь в школу, и тогда ты позвонила ему в дверь, и оказалось, что он давно ушел без тебя?»
И я вспомнила еще кое-что. Вспомнила, как я бегу через Бродвей, еле удерживая огромный плакат про тайны науки, и кричу Сэлу — он на другой стороне улицы, — чтобы он меня подождал. И он меня подождал. И когда я спросила, почему его не было на нашем обычном месте, он промямлил что-то невнятное, глядя на свои ноги, и дальше мы шли по Амстердам-авеню в полном молчании. Пока Маркус его не ударил.
Да, в тот день Сэл ушел из школы без меня. И не в первый раз.
Но сейчас, сегодня, он смотрел прямо на меня, и мы были мы.
— Скажи, может, у нас опять все будет нормально?
— Да в том-то и дело, Мира, что это было не нормально! У меня не было других друзей. В смысле, настоящих.
«И у меня!» — чуть было не подхватила я — и тут поняла, о чем он. У нас с ним, кроме друг друга, никого больше не было. Никогда.
— Помнишь, в начале сентября ты заболела? — продолжал Сэл. — Я всю неделю был один. Целую неделю. Один на большой перемене, один после школы и… Ты только не обижайся, но мне иногда охота побегать с парнями. — Он зевнул. — Это все таблетки. Чтоб рука не болела. От них клонит в сон.
— Но почему же ты молчал? Ты мог давным-давно все это мне сказать! Я думала, мы обо всем честно говорим.
— Не обо всем. — Он посмотрел на меня сонным взглядом. — Но я тебе намекал. А ты не понимала.
В комнату вошли мама и Луиза.
— Ты устал, наверное, — сказала Луиза Сэлу. — Ох уж эти обезболивающие! — повернулась она к маме. — Принимает одну таблетку, ровно двадцать минут болтает как заведенный и отключается. Как часы.
На прощанье она крепко меня обняла и сказала:
— Хорошо, что вам удалось поговорить.
И я подумала, уж не нарочно ли она оставила эти двадцать минут для меня.
Нужна помощь
Байкерша дописывала список.
— Сейчас, сейчас, — сказала она и подтолкнула ко мне по столу пару батончиков. — Садись, я быстро.
Я не возражала. За два дня, прошедшие после катастрофы, я не меньше тысячи раз думала о твоих записках и как минимум столько же раз отгоняла от себя воспоминание о твоем теле, лежащем на улице. Я не высыпалась и чувствовала себя уставшей.
Первый батончик «Бит-О-Хани» еще таял у меня во рту, когда в канцелярию вошли двое полицейских.
Байкерша оторвала взгляд от пишущей машинки.
— Здравствуйте. Слушаю вас.
— У вас есть такой ученик — Маркус Хейлбронер?
Ее лицо оставалось непроницаемым.
— Вполне возможно. Но директора сейчас нет, так что…
— Это неважно. Нам просто надо сказать пару слов этому Хейлбронеру. Похоже, он любит гонять детишек по проезжей части. Вот об этом мы и хотим с ним потолковать. Где его искать, в каком классе?
Байкерша почесала затылок:
— Не знаю… В смысле, не помню. Надо поискать.
И вот тут я испугалась. Байкерша знала по именам всех учеников до единого и могла без запинки, ни на миг не задумавшись, ответить, кто в каком классе и где кого искать. Я поняла, что она боится. Боится за Маркуса.
Я смотрела на спины этих двух полицейских и вспоминала, что говорила мама про тех, кто попадает в тюрьму, — что некоторые из них никогда уже не становятся такими, как прежде. Нельзя, чтобы с Маркусом это случилось. Он и сейчас-то не такой, как все. Я вспоминала, как он, дрожа всем телом, рыдал на кромке тротуара, и как он пытался остановить Сэла, мчащегося наперерез грузовику, и как не мог сообразить, что Сэл от него-то и убегает.
