Аннемари открыла мне дверь в купальном халате, с мокрыми волосами.
— Привет! Я позвонила просто поздравить с Новым годом, — начала я объяснять, — а твой папа сказал…
Она улыбнулась:
— Заходи. Скорее же!
Это было гениальное утро. Аннемари показала мне свои рождественские подарки. Ей подарили кучу крутых художественных штуковин, и мы разложили все это на большом столе в столовой и стали рисовать комиксы на специальной комиксовой бумаге, которую продают прямо с наклейками в виде облачков со словами или мыслями героев. А потом мама Аннемари научила нас делать лягушек-оригами, и у меня сразу стало здорово получаться; а папа все носил и носил нам эти тарелочки с ветчиной, а мне еще и с французскими тостами.
А потом позвонила мама. Я про нее совершенно забыла. Она была вне себя, она была в ярости, она сказала, что сейчас за мной придет. Даже папа Аннемари выглядел сердитым.
— Давай надевай куртку, — сказал он, когда я повесила трубку, хотя было ясно, что так быстро мама не доберется. Но я оделась и ждала у двери, потея в теплой куртке, и Аннемари ждала со мной.
— Насчет той истории, с Джимми, — сказала я. — Я совсем, совершенно не имела в виду, что… в общем, того, что он подумал. Ни разу, ни одной секундочки.
Она смотрела в пол.
— Я тебе верю, каждому слову верю. И я не знаю, почему я тогда это брякнула — ну, про деньги. Ужасно глупо.
— Да все нормально.
Я была так благодарна, что у Аннемари нашлось за что извиниться, и даже не задумалась, какое же чувство я при этом испытала. Но позже я все-таки подумала об этом. Чувство было неприятное.
Мы услышали позвякивание лифта, и я открыла входную дверь прежде, чем мама успела нажать кнопку звонка. Я надеялась сразу увести ее отсюда, не дав поговорить с родителями Аннемари.
Не с моим счастьем. Мама крикнула: «Джерри?» — и папа Аннемари тут же прибежал из кухни:
— Ох, вы уже здесь? Я не услышал звонка…
— Мне так неловко. Извините, пожалуйста!
— Нет, это вы меня извините… Я понятия не имел…
— … больше не повторится…
— … всегда сначала уточнять у вас…
Они говорили одновременно, потом одновременно замолчали и оба повернулись ко мне.
— Идем, — ледяным голосом бросила мама, а я сказала: «Спасибо, что пригласили меня!» — и папа Аннемари улыбнулся мне, но только потому, что он самый вежливый человек на свете.
Лифт открылся сразу, так что обошлось без этого неловкого ожидания. Когда двери закрылись и мы поехали вниз, я знала, что нужно извиниться, но решила подождать, пока мама спустит пар. Вместо этого она расплакалась.
И я тоже расплакалась. Заливаясь слезами, мы с ней прошли через холл, мимо швейцара, и оказались на залитой солнцем улице, отчего точно по волшебству разом перестали реветь. Мама глубоко вдохнула и посмотрела на меня:
— Я так испугалась. Когда ты не вернулась, я страшно, страшно испугалась. Никогда больше так не делай.
Я кивнула.
— Хорошо, — сказала она. — Куда теперь пойдем?
— Не знаю.
— Может, в кино?
Так мы и сделали. Мы пошли в кино, и ели конфеты и попкорн, и по пути домой несколько минут держались за руки.
Человек, который смеется, был на посту и пинал воздух, стоя на краю тротуара лицом к дороге. Увидев нас, он завопил: «Умница!» Но оттого, что я была с мамой, все было по-другому — как будто я шла по улице, укутанная в теплое одеяло.
Ричард стоял у нашего дома, привалившись спиной к стене, и читал газету.
— Эй, — сказал он. — У нас вообще-то был план. Ты что, про меня забыла?
Он скорчил грустную рожицу, и мама сказала:
— Ой, какой ужас! Я сильно опоздала, да? — и посмотрела на меня, и мы обе захихикали.
— Слушай, — сказал Ричард, — может, ты все-таки дашь мне ключ? От этого еще никто не умирал, честное слово.
А мама пожала плечами и сказала, что сейчас всего полчетвертого и ей еще не хочется идти домой. Так что мы развернулись и пошли в кафе, где было полно народу, потому что все как раз проснулись и отправились завтракать.
Сразу три вещи
Начался 1979 год — новый год, даже почти что новое десятилетие, — но в школе все как было, так и осталось. Джей Стрингер по-прежнему был гением, на школьных концертах была все та же тоска зеленая, Алиса Эванс, как всегда, стеснялась попроситься в туалет. Скрипичный ансамбль четвероклассников только-только начал пиликать, а Алиса уже ерзала в своем кресле со мной рядом. С другой стороны от меня сидел Джей и слушал худшую музыку в мире, одновременно ухитряясь читать книжку.
Справа впереди, за несколько рядов от нас, я разглядела светлые вихры Сэла. Некоторое время я сверлила взглядом его затылок, проверяя, удастся ли мне заставить его обернуться исключительно силой мозговых волн, — но попробуй сосредоточься, когда рядом с тобой Алиса Эванс, плотно сдвинув колени, перетаптывается с ноги на ногу, будто исполняет мексиканский танец на полях сомбреро. Я хотела выразительно переглянуться с Аннемари, но она, похоже, всерьез слушала это пиликанье. Так что я отвернулась и стала опять буравить взглядом затылок Сэла.
Джулия сидела прямо передо мной и все время вертела головой — ей явно было так же скучно, как мне. Потом она обернулась и уставилась на Аннемари. Я проследила за ее взглядом и увидела, что Аннемари по-прежнему не сводит глаз со сцены. Джулия смотрела на Аннемари. Я смотрела, как Джулия смотрит на Аннемари. Я видела ее глаза цвета шоколада с содержанием какао шестьдесят процентов, лицо цвета кофе-латте, и выражение этого лица было таким знакомым, что внутри у меня все затрепетало. Я узнала этот взгляд. Это был мой взгляд. Тот самый, каким я смотрела на Сэла.
И до меня внезапно, в один миг, дошли сразу три вещи.
Во-первых, это Джулия положила розу под дверь Аннемари.
Во-вторых, Джулия все время думает об Аннемари, но Аннемари этого не замечает. Потому что я ей мешаю.
В-третьих, Алиса Эванс сейчас описается.
Я повернулась к Алисе:
— Эй. Мне надо в туалет. Составишь компанию?
Когда перестаешь вести себя по-свински, то особенно остро осознаешь, какой же ты все-таки был свиньей. Это как включишь в комнате свет и только тогда понимаешь, до чего в ней было темно.
