— О чем ты? Какие ошибки?
Она рассмеялась.
— Хочешь, чтобы я перечислила? Да их миллион! К счастью, ты почти все их перевешиваешь.
— Почти все? Это сколько?
Она улыбнулась.
— Не знаю. Допустим, девятьсот девяносто девять тысяч.
— Значит, еще тысяча остается?
И тут она в лоб заявила:
— Ричард хочет переехать к нам. Хочет, чтоб мы поженились.
«Он этого хочет?» — изумился мой мозг, и в тот же миг мне вдруг стало легко-легко. И радостно.
— Но это же классно! — сказала я маме.
— Ты так думаешь? — Она еле заметно улыбнулась, и уголки ее губ сразу опустились. — Не знаю. Я не могу… не могу понять, правильно это или нет.
— Разве ты его не любишь?
— Люблю, конечно! Я же не о том. Я не знаю, правильно ли это для тебя.
— Так ты поэтому не даешь ему ключ? Из-за меня?
Она медленно покачала головой.
— Не знаю, не знаю. У меня ощущение, что я бегаю по кругу и боюсь шагнуть в сторону — вдруг это будет неверный шаг? Мне нужно время. Нужно еще подумать. — Она встала. — Вода, наверное, уже кипит. Спагетти будут готовы через десять минут.
Опять спагетти. Похоже, мы и правда бегаем по кругу, подумала я. Во всех смыслах.
У кого как принято
— Я гляжу, вы по-настоящему подружились, — сказала мама в следующие выходные, помогая мне вытащить раскладушку из забитого барахлом шкафа в прихожей.
Аннемари впервые собиралась прийти к нам с ночевкой.
— Ты когда-нибудь пылесосом пользуешься? — спросила я. — У нас во всех углах комья пыли.
— Мира, не сочиняй, — резко сказала она.
— Да я серьезно! Я сегодня таракана в ванной видела! И вообще все грязное.
В мамином взгляде отразилось все, что она хотела мне сказать.
— Знаешь что? — ответила она наконец. — Вот пойди и сама все убери!
Я отволокла раскладушку к себе и разложила ее рядом с кроватью, как мы всегда делали с Сэлом, когда он оставался у нас на ночь. Потом я задумалась: а как принято у других девчонок? Может, поставить раскладушку у противоположной стены? Или лучше под прямым углом к кровати, чтобы мы с Аннемари лежали голова к голове?
Так я и сделала. Отступила на пару шагов, посмотрела, слегка поправила раскладушку — угол стал идеально прямым — и пошла в ванную доставать из шкафчика простыни.
* * *
С самого раннего детства Сэл по выходным часто оставался у нас ночевать, и много-много ночей я засыпала счастливой, потому что он был тут, рядом, на раскладушке.
Но наутро всякий раз оказывалось, что его нет. Я просыпалась и видела пустую раскладушку с мятыми простынками, и мама говорила, что Сэл проснулся среди ночи оттого, что у него болела голова, или живот, или ему приснился плохой сон, и запросился домой.
— И зачем мы только устраиваем эти ночевки? — вздыхала она, давая мне носовой платок. — Всегда одно и то же: ночью Сэл ревет, утром ты ревешь.
Но проходила пара недель, и Сэл снова оставался у нас, и я надеялась, что уж на этот раз он точно никуда не исчезнет. Однако ничего не менялось, и постепенно Сэл перестал приходить к нам ночевать, и когда я видела эти полосатые голубые простынки, мне всегда становилось тоскливо.
Но теперь мне все равно пришлось их взять, потому что только они подходили по размеру к нашей раскладушке. Я подоткнула их, расправила и пошла за подушкой в мамину спальню. Мамы там не было — она сидела в гостиной, все еще сердитая. Я взбила подушку, аккуратно положила ее на раскладушку, отступила и оглядела результат своих трудов. Получилось красиво.
Услышав звонок домофона, я вдруг отчетливо представила Аннемари и ее папу — как они входят в наш подъезд, пропахший табаком, освещенный одной-единственной тусклой лампочкой с уродливым плафоном, полным дохлых мошек. Это было почти как видение.
Я подошла к домофону:
— Кто там?
В ответ раздался голос ее папы:
— Это Аннемари и ее небритый папаша!
Я жала на кнопку долго и усердно, что должно было означать: «Заходите, дорогие гости, мы вам очень рады». К тому же дверь у нас в подъезде тяжеленная, и я хотела дать им время с ней справиться.
Мама подошла и молча встала рядом со мной, расчесывая волосы пятерней. Она была в джинсах, а футболку сменила на черный свитер с высоким воротом.
Именно в этот миг, когда мы стояли плечом к плечу в дверном проеме, до меня внезапно дошло, что мама тоже все это видит: облупившуюся краску, окурки на ступеньках, всё. Я это поняла как-то сразу, целиком, и от этого знания мне стало тяжело, будто я песок, а оно — вода.
Но я все равно не могла извиниться. Хотела, но не могла. Я не могла даже ей улыбнуться.
— Добро пожаловать! — пропела мама, обращаясь к папе Аннемари. — Я так рада, что Аннемари остается сегодня у нас.
В руках у папы Аннемари была картонная коробка, полная всяких прозрачных контейнеров и пакетиков. Он протянул ее маме:
— Миранда вам, конечно, говорила, что у Аннемари особая диета, — начал он.
— Хм? — Мама посмотрела на меня. — Вообще-то…
— Но вы не беспокойтесь! — Он настойчиво совал маме коробку. — Я принес кучу еды — все, что можно и нужно. Вы тоже снимите пробу. На вкус весьма недурно, уж поверьте шеф-повару!
Мама улыбнулась и взяла у него коробку.
— Это чудесно. Спасибо. Если бы я знала…
— Не беспокойтесь, — повторил он. И я заметила, что все эти контейнеры и пакетики перевязаны ало-зелеными волнистыми ленточками, как рождественские подарки.
Мы с Аннемари слушали пластинки в моей комнате, потом мама принесла поднос, на котором была всякая специальная еда для Аннемари и чипсы для меня, а потом, уже перед сном, мы уселись в гостиной перед телеком. В разгар очередной серии «Корабля любви» в кухне что-то грохнулось на пол, и до нас донеслись мамины ругательства. Через минуту мама просунула голову в дверь и обратилась к Аннемари.
— Извини! Ты ничего не слышала, ладно? Просто я шмякнула себе на ногу замороженный сок из морозилки.
— Без проблем, — разулыбалась Аннемари.
— Мама у тебя просто суперкласс, — сказала она потом, когда мы уже лежали в постелях, и ее щека была прижата к маминой подушке. — Она мне так нравится. Она настоящая, без притворства. И с тобой разговаривает по-настоящему, как с нормальным человеком. Не то что мой папа — до сих пор носится со мной, как с младенцем.
